Глава 17

Глава 17

Уик-энд прошел очень приятно. Вайнштейн к тому же оказался киноманом. Особую страсть бывший коп питал к фильмам, в которых совершались преступления и убийства. Он дико хохотал в самых напряженных моментах картины, когда полицейские начинали перестрелку с преступниками или походя распутывали интриги настолько сложные, что никто из зрителей, включая самого Вайнштейна, не мог свести в них концы с концами. В промежутках между фильмами он потчевал Деймона рассказами о своей службе в полиции, и за эти два дня Деймон узнал, что Нью-Хейвен был не только прибежищем Йельского университета. Деймон по-настоящему наслаждался уик-эндом и уже не сожалел о том, что проезжал мимо дома Вайнштейнов в тот момент, когда его старый друг вышел на воздух, чтобы обработать землю к весенним посадкам.

Воскресным вечером Вайнштейн настоял на том, что сам приготовит ужин – запеченную в горшочке говядину в стиле «янки», картофельное пюре с зеленым горошком под густым соусом и на десерт яблочный пирог. С фартуком вокруг обширного брюха, с закатанными рукавами, обнажающими мощные, поросшие густой шерстью предплечья, с рукояткой пистолета, торчащей из наплечной кобуры, и ремнями все той же кобуры вокруг груди, он совершенно выпадал из антуража крошечной кухни. Деймон не удержался от смеха, наблюдая, как друг суетится между горшками и сковородками и как умело – не хуже опытного повара – мгновенно моет за собой посуду. В кухню Деймона привлек витающий по квартире аромат.

– Ну и что здесь смешного? – спросил Вайнштейн, кисло глядя на Деймона.

– Кроме тебя – ничего, – ответил Деймон и тут же примирительно добавил: – Запах обворожительный.

– Железные пропорции, – ухмыльнулся Вайнштейн. – Тебе следовало бы попробовать мою стряпню, когда за моим столом собираются едоки, способные по-настоящему оценить вкусную еду.

После ужина они отправились в бар рядом с Вашингтон-сквер. Неяркое освещение придавало этому заведению особый уют. В то время как расположившиеся за длинной стойкой из черного дерева посетители растворялись в тени, лицо вашего собеседника оставалось в кругу света. В глубине бара высоко на стене находился телевизор. Экран аппарата мерцал, но звук, видимо из чувства милосердия, был отключен.

Владелец заведения Тони Сенальяго отличался весьма серьезным подходом к проблеме выпивки. Хотя Тони и снисходил до того, что, потрафляя вкусам любителей зрелищ, позволял им любоваться немой радужной картинкой на экране, он понимал: его лучшими клиентами являются те, кто любит пить в тишине и получает удовольствие от спокойной беседы с друзьями. Бар Тони не принадлежал к числу заведений, куда являются, чтобы подцепить девочку или мальчика. Приходившим в одиночку, парами или втроем дамам предлагалось – максимально вежливо – занять отдельный столик. В случае, когда леди настаивали на том, чтобы встать или усесться за стойкой, Тони печально говорил: «Что же, закон этого не запрещает», – и делал все, чтобы бармены, обслуживая этих дам, впадали в летаргический сон. Тони не боялся услышать от женщин, что он – «секс-шовинист» или того хуже – «свинья», и Деймон его весьма за это уважал. Мистер Сенальяго был вдумчивым читателем, и в старое, доброе для Гринич-Виллиджа время множество писателей «приумножали» (как Тони любил выражаться) доходы его заведения. Когда в агентство поступала особенно хорошая рукопись, Деймон давал экземпляр Тони для прочтения и с большим уважением выслушивал его мнение.

– Прекрасное местечко, – заметил Вайнштейн, оглядев зал, после того как они уселись рядом на высокие табуреты у стойки.

– Я провел здесь много приятных вечеров, – сказал Деймон. – Итак, чего изволите? – спросил он, вспомнив бармена из заведения на Шестой авеню, где он забыл свой автоответчик и где его нокаутировали, когда он попытался остановить драку. Этот бар гораздо лучше, подумал Деймон. Да и чувствовал он себя более счастливым, чем в тот день.

Вайнштейн заказал пиво. Деймон уже потягивал виски с содовой, Вайнштейн – свое пиво, как вдруг бывший коп заявил:

– Полагаю, что бутылка пива меня не убьет. Хотя доктора уверяют, что даже чайная ложка спиртного способна толкнуть алкоголика назад в пропасть.

– Тебя? – изумился Деймон. – Разве ты когда-нибудь пил?

– Скажем так – не пил, а крепко выпивал, – печально ответил Вайнштейн. – Я врезался в дерево на машине, в которой находилась жена, и поклялся завязать. Это случилось восемь лет назад. Кстати, ты знал, что мама прятала для себя бутылки с джином по всему дому?

– Нет.

– А она это делала.

Деймон покачал головой. Он не верил своим ушам. Неужели Вайнштейн говорит о той прекрасной женщине в крахмальном, окаймленном кружевами переднике, поившей их молоком и угощавшей домашним печеньем? Улица, на которой он жил мальчиком, всегда оставалась в его памяти тихой и безгрешной.

После ссоры в пятницу о Джулии Ларч и ее сыне они больше не говорили. Деймону казалось, что Вайнштейн считает себя победителем в споре и полагает, что он, Деймон, отказался от идеи установить контакт с мужем Джулии. Вайнштейн, вне всякого сомнения, был человеком, не привыкшим терпеть поражение в дискуссиях.

– Пьянство, – рассуждал Вайнштейн, – очень похоже на езду на велосипеде. Даже если давно не крутил педали, ты все равно не разучишься. – Манфред прикончил пиво и обратился к бармену за новой порцией. – Если закажу третью, – сказал он Деймону, – я разрешаю тебе сломать мне руку.

– Это делает тебя более человечным, – заметил Деймон. – Оказывается, и ты не лишен слабостей.

– Если слабость – признак человечности, то я самый что ни на есть человечный из людей, – печально произнес Вайнштейн и, тут же резко изменив тему, добавил: – Думаю, твоего Оливера Габриельсена нам обдурить не удалось.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда ты на минуту вышел из кабинета, чтобы поговорить с мисс Уолтон, ко мне подошел Габриельсен и спросил, почему я не снял пиджак. В помещении тепло, и без пиджака я буду чувствовать себя комфортнее, сказал он. Говоря это, он не сводил глаз с выпуклости под моим плечом. Затем Габриельсен поинтересовался, где я получил степень по литературе.

– И что же ты ему ответил?

– Изобрел какой-то колледж в Оклахоме. Не забыть бы его название на тот случай, если Оливер снова спросит. «Христианский университет Батмана». Это фамилия моего босса в полиции.

– Насколько я знаю Оливера, – рассмеялся Деймон, – он обязательно сверится со справочником. Как быть, если он скажет тебе, что подобного образовательного учреждения не существует?

– Отвечу, что университет закрылся во время войны.

– Не проще ли будет сказать ему всю правду? Он в курсе почти всего, что произошло. Моя супруга устроила для него брифинг.

– Что за отношения у тебя с истиной? – довольно сердито спросил Вайнштейн. – Похоже, ты ею просто одержим. Ты когда-нибудь слышал словосочетание «необходимые сведения»?

– Да. Оно использовалось при создании атомной бомбы в ходе реализации проекта «Манхэттен» и означает, что людям следует сообщать лишь те сведения, которые нужны для их работы.

– Хорошее правило, – сказал Вайнштейн. – Подходит для всего. Для работы в правительстве. Для полиции. В семейной жизни. Ты действительно считаешь, что твоей жене следует знать об этой безумной бабе из Индианы?

– Нет. Во всяком случае, не сейчас.

– Что значит – не сейчас? Никогда! Ты сказал, что у тебя прекрасный брак. Какого же дьявола ты намерен его разрушить?

– Может, оставим на время эту тему? – сказал Деймон. – Но коль скоро речь зашла о браке, то ответь, почему ты не женился вторично?

– Мне хотелось бы сказать, что я однолюб, – ответил Вайнштейн. – Но это было бы ложью. Женитьба… – Он пожал плечами, сделал большой глоток пива и продолжил: – Да кто же пойдет за меня? Старый жирный отставной коп с рожей, похожей на каменистое побережье, и пенсией, которой хватает лишь на мясо да картошку. Кто мне, по-твоему, может достаться? Старая дева учительница, от которой в панике бежали все встречавшиеся ей мужики? Или вдовица с крашеными волосами и сиськами до пояса, дающая объявление в газетах о том, что ищет себе в компаньоны разделяющего ее вкусы джентльмена? А может быть, это будет разведенная женщина с пятью детишками, способная вынести брак с отставным копом только потому, что ее благоверный служил в транспортной полиции? – Он прикончил пиво одним могучим глотком. – Я питаю огромное уважение к двум объектам – к себе и к сексу. И вот я утратил и то и другое, произнеся лишь одно вонючее слово: «Согласен». – Вайнштейн мрачно глянул на стоящий перед ним пустой стакан и продолжил: – Согласно догмам еврейской веры, супруг в случае смерти жены должен взять себе в жены ее сестру. Поскольку к жене у меня было чувство преходящее, то я с удовольствием бы так поступил.

– Так в чем же дело?

– У моей жены не оказалось сестры. – Он хрипло захохотал, как театральный комик, получивший удовольствие от собственной шутки.

– Неужели ты так строго придерживаешься догматов иудаизма? – спросил Деймон, как только стих смех. В доме Манфреда он не заметил никаких признаков почтения к религии.

– Признаюсь, – ответил Вайнштейн, сразу посерьезнев, – я ем свинину, а в синагоге был только раз, да и то лишь для того, чтобы произвести арест. Однако в том, что я иудей, сомнений быть не может. Я читал Библию, но насчет догматов… – Он покачал головой. – Думаю, ко мне это не относится. Религия… – Он задумался, словно не мог выразить свои чувства словами. – Для меня это что-то вроде огромного шарообразного облака, в центре которого скрыта тайна. – Манфред развел руки в стороны, как бы пытаясь объять невидимую сферу. – Облако, громадное как планета, а может быть, и как вся Солнечная система. Не исключено, что оно чрезмерно велико, и его поперечник следует измерять в световых годах. И каждая из религий прилепилась к поверхности этого облака. Одна вера на миг заглядывает внутрь сферы на своем месте, вторая на мгновение видит то, что под ней. И так продолжается до бесконечности. Однако никому не дано узреть того, что расположено в самом сердце. Или, как говорил мой говнюк зять, который, как тебе известно, атеист: вся эта муть изобретена как успокоительное средство для человеческой расы. Каждый знает, что помрет, а религия преподносит ему свою Большую Ложь. Что за «Большая Ложь», можешь спросить ты. Отвечаю: бессмертие. – Он скривился так, словно пиво, которое он только что выпил, вдруг прокисло у него в желудке. – Зятек был настолько уверен в своих словах, что мне хотелось дать ему пинка в зад. Совершенно не выношу, когда люди не испытывают сомнений в своей правоте, хотя не способны доказать ее с помощью фактов, цифр или хотя бы свидетельских показаний. Скажем так: для меня присяжные все еще находятся в совещательной комнате.

Он с отсутствующим видом поиграл стоящим перед ним на стойке стаканом и продолжил:
[1] [2] [3]