Гости ели, гости пили и насрали в сапоги!

Катя открывала глаза и спрашивала верткую кудрявую головенку:

- Розка, дверь заперта?

- Кать, я - Вовка.

- Вовка, запри дверь на засов…

- Да она заперта сто раз, - отвечал тот, косясь в открытую дверь барака на зовуще-зеленую траву во дворе, на теплые круглые камни в пыли.

- Опять песня с тою дверью… - тихо докладывал он вечером матери, и они с Розкой прыскали, переглядывались, а Циля хмурилась.

Розка, которая пошустрее была, как-то спросила:

- Кать, а зачем дверь на запоре держать?

Та помолчала… Лежала уже дня два в полном сознании, но слабая до того, что кисти рук чугунными казались.

- "Остров сокровищ", кино - видела? - спросила она серьезно. - Пират может явиться, с черной меткой…

Розка подвинулась ближе, заволновалась кудряшками и спросила испуганно:

- А разве сейчас пираты бывают, Кать?

- Бывают, - мрачно ответила та.

… И явился…

Катя уже поднималась и даже старалась чем-то помочь Циле по дому, - то посуду перемоет, с песочком, что брала тут же во дворе, то залатает какой-нибудь пододеяльник, который Циля собралась уже на тряпки рвать, а вот надо же - еще послужит. (Тетя Наташа, светлой памяти! - как же пригодились твои заботливые уроки рукоделья!)…

Они уже обо всем переговорили, и ясно было, что время они, как сказала Циля, - "проворонили".

- Но живучий, ты глянь, цепко держится! - удивлялась Циля, вроде бы даже одобряя существо, квартирующее в Кате. Сама-то она понимала толк в живучести. - Через такую горячку продержался! Пусть живет, босяк, заслужил!

Странную Катину болезнь она упорно называла белой горячкой и гордилась, что не сдала девушку в больницу, а выходила сама, хоть и намаялась порядком.

***

Между тем пора было от Цили отчаливать - не сидеть же всю жизнь на ее, пусть и могучей, шее, а Катя и не привыкла зависеть от кого бы то ни было и про себя твердо решила, что Циле за ее душевность отплатит сполна.

Возвращаться на кенафную фабрику ей не хотелось, и Циля обещала поспрашивает и узнать - куда бы можно было приткнуться до родов. О предстоящем Катя думала с тоской и неприязнью. Подолгу сидела, мрачно уставясь на какой-нибудь табурет или тарелку, словно изучала, как они сработаны. Циля на нее покрикивала:

- Не думай! - приказывала она. - Маланхольник родится! Кате, честно говоря, было все равно - какой он родится - веселый или "маланхольник"; веселому ему вроде не с чего быть, а вообще, она бы дорого дала сейчас, чтобы он вдруг растворился, исчез в загадочных недрах ее организма. И кому отомстила, дура? Семипалый будет жить, как жил, припеваючи, а ты, с этим кульком на руках, - куда денешься, и кому нужна? Конечно, надо было согласиться, когда он уговаривал, и содрать с него побольше денег, и уехать отсюда - куда веселее. А куда - веселее? Может, к морю… Вон, в Цилину Одессу.

- Циль, - спрашивала она. - У тебя в Одессе остался кто?

- Ага, могилы… - охотно отзывалась та и пускалась рассказывать о погибшей сестре, близнеце. Какая это была сестра! Всем сестрам сестра! Бухгалтер, не кто нибудь. Главный бухгалтер завода! Как ее люди-то на заводе уважали… Через эту свою честность кристальную, идиотскую, и пропала. Какую-то зарплату кому-то недовыдала, а немец уже вошел в Одессу. Ну, и не успела эвакуироваться с этой чертовой зарплатой! - и зорко взглянув на Катю, привычно цыкала:

- Не думай, я говорю! Не думай! Носи, холера, как тебе положено!

Так что Катя уже успокаиваться начала и даже во двор выходила, посидеть на лавочке, когда вдруг появился Слива.

Возник из-за кустов сирени, вышел, деловито поддергивая штаны, словно во двор по нужде заходил, а теперь пойдет восвояси.

На самом деле он, конечно, выжидал за кустом, когда Циля к своему лотку уплывет, а Розка и Вовка разбегутся гонять по арыкам.

Тащил на себе Слива большущий узел, и по этому узлу Катя поняла, что пришел он "по-хорошему".

- Здравствуй, Катя! - приветливо воскликнул он, подмигивая красноватыми отечными глазками…

Она молчала. Страха не было, вот что удивительно. Наверное, отбоялась, вычерпала страх до донышка, когда барахталась в тоскливых парных туманах горячки.

Она смотрела на тщедушного Сливу и понимала, что этого Семипалый на мокрое дело не стал бы посылать. Вот разве - черную метку принести. Значит, есть еще время…

- В дом не зовешь? - спросил он, криво улыбаясь.

Катя молча поднялась с лавочки и, толкнув дверь, вошла в барак. Слива - за ней, с узлом за плечами.

В комнате он присел на краешек табурета, словно показывая, что он - так, на минутку присел, и сказал, поглаживая колени растопыренными ладонями:

- Ну, Катя, погостевала у чужих и будет. Собирайся домой.

- Это куда - домой? - ровно спросила она с непроницаемым лицом.

- Как - куда? К Юрькондратьичу… дребанный шарик…

- А что за тюк ты принес?

- А!… Так это ж… - он сбросил на пол узел и торопливо подпихнул его Кате. - Вещи твои… Кать… Шуба, платья, там, кофты-мофты всякие…

И пока она развязывала узел, разворачивала его, - все там было; внизу, под шубой, лежал завернутый в бумагу паспорт, - говорил торопливо:

- Юрькондратьич послал… Беспокоится - как ты, мол. Без вещей, разута-раздета… Деньги велел передать… - Он полез в карман пиджака. - Вот… Полкуска…

Катя сказала насмешливо:

- Деньги, это хорошо. Давай сюда…

Забрала пачку и спросила, следя за его лицом, за суетливо шныряющими отечными глазками:

- А это как же получается, Слива… - вроде и зовет он, а тут же вещи отсылает. Хитрая какая-то штука. Деньги-то зачем, если назад зовет?

- Так это… дребанный шарик… - он таращил глазки, отдуваясь и старательно играя задушевное беспокойство Катиным положением. (Плохо играл. Эх, Семипалый, дрянцо твои порученцы!)

- Это уж… как тебе вожжа попадет… - он засмеялся натужно… - Юрькондратьич так и сказал - мол, неизвестно, захочет ли вернуться, а вещи все равно отдай, потому что не намерен Юрькондратьич мелочиться с тобой, Катя…

Он даже вспотел, исполняя обязанности парламентера.

- Только ты, Кать, пойдем! Очень он просит. Истомился… Катя молчала, переводя взгляд с узла на Сливу, на его руки, поглаживающие колени.

Все поняла вдруг, в секунду. Вдохновение какое-то накатило, или черт его знает, как это назвать. Молчала, потому что мысленно проверяла еще раз план Семипалого, и удивлялась себе - что сразу разгадала. Неужели она умнее Семипалого?

- А что, Жаба вернулся? - наконец спросила она кротко, не глядя на Сливу.

- Вернулся Жаба, - кивнул тот. Расслабился, старый болван. Решил, что дело готово, ну и болтанул лишнее. Запнулся, вскинулся настороженно:

- А чего ты - про Жабу? Чего тебе - Жаба? Ты, Кать, не бери худое-то в голову. Ошалела ты совсем, Кать! Чего ты?!

- А то, - сказала она спокойно, проводя языком по растянутым в полуулыбке губам, - что пойду я с тобой к Семипалому, а там меня Жаба дожидается. Он же у вас заплечных дел мастер?

Слива оторопел, кровь кинулась в лицо. Дьявол-девка!

- Тьфу, дура! - крикнул он. - Чего выдумала, дура!

- А ночью на огороде закопаете, - продолжала Катя. Лицо ее было совершенно спокойным. - Или в уборную спустите - вот это уж точно не скажу… А сунется милиция - так он в полном порядке: расстался с Катей по-хорошему и вещи отослал, и деньги она взяла… и Циля подтвердит, что деньги - вот они… А Жаба опять на год сквозь землю провалится… Придумано складно…

- Психованная ты, Катька!

- Складно придумано… - медленно повторила она… Ярость поднималась в ней, как газировка в откупоренной бутылке. - Только передай Семипалому, чтоб Гегеля хорошенько учил.
[1] [2] [3] [4]