36

36

Она шла по коридору онкологического отделения бывшей шестнадцатой горбольницы, ныне же вполне современного, следовательно, вполне дорогостоящего Республиканского Центра экстренной медицины, отсчитывая номера палат… Эта!… Нет, следующая…

Уже поговорив с врачом, Вера приблизительно представляла, в каком виде застанет сейчас мать. Главное, та в сознании. Доктор Арутюнян так и сказал - сознание сохранное…

Всю дорогу в самолете до Москвы и от Москвы до Ташкента она раздумывала о встрече на выставке, о знаке, который подала ей судьба. И о том разговоре ночью, после очаровательного - и мучительного для нее - вечера с друзьями, милой болтовни, музыки (Наташа играла из новой программы несколько "Прелюдов" Шопена и это было прекрасно - можно было закрыть глаза и молчать, перебирая слова недавней встречи), - когда, дождавшись, чтобы гости угомонились в своей комнате, Леня вошел в спальню, плотно и бесшумно прикрыл дверь и, бросившись рядом на кровать, развернул ее к себе:

- Ну?! Что стряслось? Знал, что не спит.

Она сказала:

- Мне нужно съездить в Ташкент.

- Ни за что!

- Леня…

- Я не знаю такого города!

- Послушай… ну… послушай же… - качнула головой, высвобождая лицо из его ладоней… - Мне необходимо повидаться с матерью…

- По-ви-даться?! - Он расхохотался… - Воображаю это милое свидание!

Тогда она села, подоткнула подушку за спину и все ему рассказала, - тихо, сосредоточенно, монотонно раскачиваясь, - все, от начала до конца… Он молчал… Потом поднялся, принялся расхаживать, растирая ладони, словно разогревая их, - как всегда, когда волновался, - будто только что отстоял вахту на морозе.

- Ну, хорошо!… - наконец проговорил он. - Но я ведь сейчас не могу ехать с тобой… И потом, ты даже не знаешь, жива ли она! И вообще… - сколько лет ты с ней не виделась?

- Какая разница… - Вера усмехнулась, вспоминая их последнюю с матерью встречу, в подъезде… Сейчас казалось, что это было пятьдесят лет назад… - Пойми, это нужно - мне. Оказывается, у нее день рождения первого мая… А я никогда не знала… Я сегодня ее в разговоре так легко и почтенно похоронила… Ты не находишь, что я вообще как-то легко хороню людей?

Леня хмыкнул не без ехидства, стягивая через голову свитер со спины, и ушел в ванную, включил там воду… Негромко сказал оттуда:

- А мне-то, мне-то как везет: то баронесса, то русская дворянка… Ты, случаем, не вышлешь меня в черту оседлости?

Было слышно, как тихо льется вода, шуршит зубная щетка, как он полощет рот…

Она вспомнила, как поначалу тосковала по себе в этом огромном городе, в этом большом доме, маялась, искала что-то, словно давно зарыла здесь клад и забыла - где… Никак не могла привыкнуть к роли хозяйки и спрашивала Леню - можно ли взять в холодильнике сок, а он от этого сатанел и однажды даже выматерился. Вспомнила, как в одну из ураганных ночей проснулась от воющего в патио ветра и увидела, что он тоже не спит, и заплакала, и он тихо обнял ее, не говоря ни слова, терпеливо пережидая, когда успокоится сама. Тогда она спросила его:

- Эта наша история… это - "Золушка"? Он ответил:

- Нет, это - "Три поросенка", только третьему и дом удалось выстроить, и серого волка в него затащить…

…Ужасно не хотелось уезжать…

Сначала Вера боялась, что не отыщет мать - ведь она так ни разу и не бывала у той, знала лишь, что живет она где-то на Домбрабаде… Но в первый же день после приезда догадалась зайти к Сергею, которого тоже не видела много лет. Дядя Валя-то умер давно, еще в восемьдесят шестом, после двух инсультов, - Вера тогда уже была в Германии, - а Сергей с Наташей и двумя девочками так и жили в центре, на "Ц-5", в двухкомнатной квартире, которую дядя Валя получил после землетрясения, когда его халупа треснула, как орех, и месяца три он подпирал ее бревнами и подмазывал глиной.

Серега в темноте прихожей сначала не узнал ее, потом ахнул, втащил в дом и прижал к своему брюху, довольно безобразному.

- Мыша-а-асты-и-ий! - проорал он. - Елки зеленые, Верка, - как живая!

И еще минут десять не мог прийти в себя, снова набрасывался, обнимал и разговаривал слишком громко: - "Красивая, елки, такая иностранная, блин, молодая!" - как позже объяснил, "приглох" по наследству - отец тоже под старость стал как пень.

В доме оказалась только старшая дочь - крепенькая, в Наташку, девушка лет двадцати. Она и сварганила им стол буквально за несколько минут, и очень кстати - Вера не завтракала в гостинице, как-то не хотелось, а тут, у Сереги на кухне, с удовольствием попробовала всего. Наташка всегда была отличной хозяйкой.

И вот тут-то все и выяснилось в мгновение ока.

…Вот она, направо…

В большой палате стояло шесть коек, и у окна, на крайней, лежала мать, хотя опознать ее сейчас было трудно: почти незнакомая старуха. Она спала или лежала с закрытыми глазами.

Вера села на стул рядом с кроватью и изучающе уставилась на обтянутое кожей темное лицо, обнажившее прежде незаметные монгольские черты…

Вера ничего не чувствовала… Мать уже несколько недель назад, сказал доктор Арутюнян, исчерпала все мыслимые сроки…

- Ну? - спросил Сергей, посерьезнев. - Ты-то приехала - с матерью прощаться?

Вера так и осталась сидеть с кружком огурца на вилке.

- Откуда ты знаешь?

- Нет, это ты откуда узнала, что она на последних днях?…

И дальше уже говорил только он, рассказывал, как в последние годы, когда заболел дядя Валя, мать как-то прибилась к ним, стала ходить за старичиной, даже когда тот совсем беспамятный лежал после инсульта… Помогала с детьми, и вообще, присмирела, - знаешь, видно, любой человек под старость хочет приютиться к кому-то… В последние годы в ателье Дома быта подрабатывала - тут, рядом… починка-ремонт одежды… то, другое… Хотя и на большее была способна - вот, Наташке и девочкам шила шикарные шмотки… - Серега от избытка чувств говорил - "щикарные!"…

- Ну, вот, так и получилось, что когда она сама слегла… Наташа моя встала на вахту… Приняла, значит, эстафету… А ты, Верка, - в гостинице, что ль? Ну, ты обижа-а-ешь! Давай, к нам перебирайся, - вот, похороним мать по-человечески, я тебя повезу на Чимган, за Брич-Муллу… Ты там сколько лет не была? У меня "Москвич" старенький, но еще фурычит… Там, у вас, в Германии, хрен ты такие красоты увидишь…

- Я не в Германии, Серый. Я уже полгода в Америке… Тот, видно, не расслышал. Наклонился к ней, дохнул тяжелым запахом - зубы ему не мешало подлечить, и шепотом сказал:

- Мышастый, мать-то мы в лучшую клинику положили, ты не думай. И, знаешь что, - у нее дене-е-ег… до хрена! Прямо уж не знаю - откуда, но, подозреваю - не-ме-ря-но! Это я - чтоб ты знала. Учти, все - тебе, даже и не думай! Я сейчас вспоминаю, как ты всю жизнь тут бедовала… как мой отец, добрая душа, тебя подкармливал… Худющая, бродячая… как бездомная собака!… - Вдруг он скривился, всхлипнул… Вера удивленно и растроганно подалась к нему: неужто всплакнул, Серый? Постарел, бедняга…

- Ну, брось… - мягко проговорила она, обнимая его за плечо. - Ты еще вспомни, как научил меня курить в пятнадцать лет…

- Пап, надел бы ты рубашку, - сказала дочь, - сидишь распустехой…

…Мать вдруг качнула головой и открыла глаза. Минуты три смотрела на дочь безо всякого выражения, так что Вера даже усомнилась в словах доктора. И вдруг слабым, но ясным голосом сказала:

- Ты что?… Чего ты? Явилась… Ну, что ей сказать на это?

- Явилась привет передать. Лидусю помнишь, - соседку? На Васильевском…

Мать помолчала, и таким же ясным слабым голосом сказала:

- Нет. Не помню… что за соседка… Ты, Верка, всегда дурноватая была…

Вера собралась уже подняться и уйти отсюда, не понимая - что за блажь пришла ей в голову - мчаться в Ташкент за каким-то разговором, которого просто не может произойти.

- Вот, подыхаю… - вдруг сказала мать… - Давно пора… должна была… вместе со всеми, тогда… С мамой, папой… С Володей… Сашей… Если б тогда померла, я бы в рай попала…

- Ну вот, видишь… Рай! А говоришь, что Лидусю не помнишь…
[1] [2] [3] [4]