если после концерта к нему подходил некто и спрашивал: «Маэстро, вы меня помните?», — Бичем, улыбаясь, отвечал: «Да-да, конечно! Как поживает ваш папа? Чем он занят?»
Это действовало безотказно до тех пор, пока после одного концерта к нему не подошла молодая особа и спросила: «Маэстро, вы меня помните?»
Бичем привычно воскликнул: «О, да-да, конечно! Как поживает ваш папа? Чем он занят?»
Молодая особа несколько смутилась и проговорила: «Спасибо, у папы все в порядке. Он по-прежнему остается королем Англии».
У меня, можете вообразить, тоже случаются по этому поводу грандиозные, позорные «накладки». Но как человеку скажешь: не помню ни тебя, ни этого города, ни дурацкой рукописи, которую ты мне подсунул?.. Нет, я слишком трепетно отношусь к процессу заполнения листа бумаги буквами и словами. Вот и кручусь, как карась на сковороде.
Картинка по теме:
Мой третий приезд в Детройт. Публика там неизменно собирается симпатичная, отзывчивая, легко реагирующая на шутку.
Последние минуты перед началом выступления. Я стою за столом (никогда не выступаю сидя), перебираю в папке какие-то листки, делаю на них какие-то пометки. Жду, когда все усядутся.
В такие минуты ко мне обычно не подходят, не хотят отвлекать.
Но тут вижу: по проходу между рядами твердой целеустремленной походкой прямо на меня идет сухопарый старичок.
— Вы хотите сказать, что не узнаете меня? — шагов за пять кричит он, так как в зале еще стоит шум. Подходит, пожимает руку.
— Нет, почему же, — вежливо и приветливо (выучка!) отвечаю я, — конечно, я вас узнала.
— И прочитали рассказ, который я вам дал?
(В прошлый раз я выступала в Детройте три года назад.)
— Конечно, — глядя на старичка прозрачными глазами «голубого воришки», отвечаю я. Мне надо, чтобы он немедленно сгинул. — Прочитала. Хороший рассказ.
— Могла бы и позвонить! — говорит он.
Это «красная черта», после которой сам бог велел отправить старого наглеца в свободное плавание. Но перед выступлением я не позволяю сбить себя с панталыку, да и неловко грубить пожилому человеку.
— Я звонила, — невозмутимо-приветливо отвечаю я. — Но у вас было занято.
— А я вот отлично помню прошлый ваш приезд — у меня прекрасная память! Вы стояли там, в углу, курили…
— Я не курю… — Плохо то, что я все же начинаю раздражаться.
— Вы мне рассказываете! У меня память, как компьютер! Я помню все даты, и кто что когда сказал и сделал. Помню, как на снимке: вы стояли вот так, прислонились к косяку, и курили.
— Вынуждена вас огорчить, — твердо говорю я. — У меня с юности астма, и я не знаю — с какого конца и в какое отверстие вставляют сигарету.
Он несколько мгновений смотрит на меня яркими глазами табачного цвета. Публика, между тем, уже заняла места, и от дверей к нам направляется встревоженный организатор вечера, который, по всей видимости, знаком со старичком.
И тогда, прежде чем ретироваться, неугомонный любитель справедливости поднимает палец и торжествующе говорит:
— Значит, в тот вечер вы решили расслабиться!
— ВЕРОЯТНО, ПРИ ВСЕЙ НАГРУЗКЕ В ТАКИХ ПОЕЗДКАХ ВЫ ВСЕ ЖЕ ЧЕРПАЕТЕ И СЮЖЕТЫ, И ТИПАЖИ, И ПЕЙЗАЖИ?.. НИЧТО НЕ ПРОПАДАЕТ? — У рачительного хозяина колосок с телеги не упадет. На днях мне приятельница рассказывала про дочь: та в армии; каждую неделю, как положено, приезжает на субботу домой, потом возвращается на свою базу, где служит. По-русски говорит неплохо, а вот пишет крупными печатными буквами, как ребенок.
— Вчера прихожу домой, — рассказывает приятельница, — а на дверях записка большими кривыми буквами: «Ушла на базу», — как на пивном ларьке где-нибудь в Урюпинске.
Ну, как не подобрать такой вот колосок здешней жизни?
И в зарубежье то же: те картинки чужеземного бытия, что встречаются в моих книгах, все подсмотрены. Придумать их нельзя — ведь это не моя, полностью обжитая, вдоль и поперек исхоженная жизнь, которую я могу и сочинять, и выворачивать ее и так и сяк, придумывая героев, присобачивая детали, какие вздумается. Это чужеземная жизнь, в которой нужен и гид, и путеводитель; которую постоянно хочешь «пощупать собственной рукой», дабы убедиться, что она существует.
– ВАШ ПОСЛЕДНИЙ РОМАН «ПОЧЕРК ЛЕОНАРДО» ВО МНОГОМ ПОСТРОЕН ИМЕННО НА МАТЕРИАЛЕ «ЧУЖЕЗЕМНОЙ ЖИЗНИ», ТЩАТЕЛЬНО ПРОПИСАННОЙ. ЧИТАЕШЬ И ВЕРИШЬ — АВТОР САМ ВИДЕЛ И ЭТОТ ПАРОХОДИК НА РЕЙНЕ, И ВИНОГРАДНИКИ, И ШПИЛИ БАШЕН НЕМЕЦКОГО ГОРОДКА… НО ВИНОГРАДНИКИ И ШПИЛИ БАШЕН МОЖНО ПОДСМОТРЕТЬ, ГДЕ УГОДНО. А ВОТ САМ СЮЖЕТ… ОТКУДА, ВЕРНЕЕ, «С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА» ЛЮБОГО РОМАНА?
— На этот вопрос каждый литератор ответит вам по своему. Судьбы книг очень похожи на человеческие судьбы. И зарождение книги очень напоминает зарождение человеческой жизни. Крошечная клетка, из которой вырастает целый мир. Бывает так, что вдруг видишь какое-то лицо, которое тебя потом мучает, требует воплощения… А бывает, что весь роман со всеми своими героями обрушивается на тебя некой определенной интонацией. Если вы заговорили о «Почерке Леонардо» — то этот роман зародился как раз на чужбине.
Он «зазвучал» во мне явственно и внезапно, за завтраком, на кухне у моей сестры, в Бостоне. Она рассказывала, как знакомый ее фаготист однажды в октябре ехал на репетицию оркестра в соседний городок, по очень крутой горной дороге. Неожиданно для октября поднялась снежная буря, стали падать деревья, нагруженные листвой и снегом, завалило дорогу… И фаготист просидел в машине восемь часов, потому что дорожные службы не были готовы к такой внезапной зиме. Поскольку его фагот мог замёрзнуть, музыкант стал играть, разогревая инструмент, и много часов играл весь свой репертуар… Как только сестра произнесла это, во мне зазвучал фагот… Густой протяжный звук в снежной зиме. Я сразу поняла, что это — роман. С необыкновенной ясностью поняла, что мой-то музыкант и ехал, возможно, на репетицию, только не доехал… Поняла, что обязательно должна там быть любовь, большая трагическая любовь…
Я не знала еще, не видела лица героини, не понимала — к кому и зачем он едет… но только в ту минуту роман уже состоялся — этой интонацией… Оставалось только написать его, «разыграть», оркестровать, разнообразить…
Однако, «улита едет»… И интересно, что героиню, спустя чуть ли не год я нашла опять-таки в Америке, в странствиях. К тому времени уже поняла, что она должна быть… циркачкой. Она приснилась мне — шла с балансиром по канату. Я проснулась и подумала — что за бред? Откуда? Куда? Я в цирке в детстве была раза два, совсем не мои утехи… Тогда я даже не знала, что вот эта палка, которую канатоходцы держат в руках, «балансиром» называется…
Однако в нашем деле следует очень чутко прислушиваться, когда тебя окликают во сне. Писательские сны — это, знаете, очень серьезно. Поняв, что моя героиня не желает слезать с каната, принялась я искать цирковых люд ей… А трудно! Совсем другая чужая среда. Тут звонит мне из Монреаля подруга Лена и говорит — а ты приезжай к нам. Мои девчонки работают в знаменитом «Цирке дю Солей», одна переводчицей, другая в кастинге… они все тебе покажут…
Я подумала — вот и отлично, цирк у меня в кармане, ура. Опишу как эти самые… ну, как их… кувыркаются на этом самом… ну, как его… Съезжу туда на пару дней, пошляюсь, поглазею, поговорю с кем-то из циркачей (тогда я еще не знала, что цирковые ненавидят это слово и никогда им себя не называют), и дело будет в шляпе — много ли надо писательскому воображению!
И само собой, за эту наглую самонадеянность, за неуважение к огромному чужому судьбинному труду оказалась наказанной.
Приезжаю — в цирке каникулы, пустые студии, никого нет, только тренируется какой-то воздушный гимнаст на трапеции. И так неэлегантно тренируется, медленно разучивая один и тот же трюк… скукотища, пустующие гримерные… Нет, чтобы клоун навстречу и — ррраз! — перекувыркнулся… (Тогдая, опять-таки, не знала, что «клоун» в цирке иначе называется…)
Я просто в отчаяние впала! Роман начат, живой, уже во мне звучащий… а больше ничегошеньки-то и нет. И я заробела… Главное, стала догадываться, что Цирк — это бездна такая, которую не то что вычерпать, а по краешку пройти — и то страшно. Обязательно свалишься без знания точных реалий. Куда уж мне, совершенно посторонней в том мире…
Короче, в ужасе и унынии приезжаю из Монреаля к сестре в Бостон, а та говорит:
— Слушай, тебе тут звонили из Майами, говорят, ты обещала приехать, выступить? Ты, видимо, совсем спятила? Или географию в школе не учила? Ты знаешь, что такое Майами — в июле?! Тебе Тель-Авив покажется Сибирью. К тому же, это три с половиной часа лету туда и столько же обратно. Во имя чего? Погарцевать перед пятью русскими пенсионерами?
Я совсем расстроилась, просто не представляла, что это за расстояния. А отказывать-то неудобно: обещала, организаторы уже купили мне билет на самолет…