«Мэм, сейчас я ощупаю вашу спину…»
«Мэм, сейчас я ощупаю вашу спину…»
Нынешняя поездка по Америке выдалась напряженной и, в преддверии выборов, особенно нервной: моя персона весьма подозрительна американским службам безопасности. Израильский паспорт вкупе с моей внешностью интеллигентной арабки дают в американских аэропортах поразительный эффект. Мой багаж (бывалая и битая бесконечными дорогами сумка) перетряхивается до основания, выворачиваются пакеты с несвежей пижамой, досконально просматриваются все бутылочки с гомеопатическими каплями.
— Мэм, — строго спрашивает меня неохватных размеров мулат, — что это?
Прежде я отвечала: «драг», наблюдая вытаращенные глаза персонала. После того, как друзья объяснили мне, что «драг» означает еще «наркотики», я стала говорить: «медисин». Персонал согласно кивает, аккуратно застегивает сумку. Верит на слово?
Вообще, именно в аэропортах, на процедуре проверки пассажиров, наглядно видишь столкновение того самого прекрасного американского «прайвиси» с необходимостью обыскать подозрительного субъекта. А поскольку чуть не каждое утро я летела из города А в город Б, то лично участвовала в этой процедуре. Как особо опасного пассажира меня отсылали в отдельный отсек, где покорно я разоблачалась: кроссовки, дорожный жилет, шарфик и все, что можно отцепить, открепить и отодрать. Затем босая, с раскинутыми руками, в позе распятого Иисуса становилась на резиновый коврик, и тут начиналось поистине удивительное представление:
— Мэм, — вежливо и строго сообщала очередная чернокожая дама в форме, — сейчас я коснусь вашей правой груди.
— О`кей…
— Мэм, сейчас я коснусь вашей левой груди.
— Валяй, — вздыхаю я по-русски.
— Мэм, сейчас я ощупаю вашу спину…
Каждый раз при этом я вспоминала ребят в израильском аэропорту, их странную на первый взгляд манеру задавать идиотские вопросы, внимательно следя за реакцией пассажира:
— Скажите, ваша мама пела песни на идиш?
— Почему моя мама должна петь песни на идиш?! — вскипает дюжий русский мужик. Все в порядке, человек адекватно реагирует на вопрос. Конечно, и израильтяне, бывает, обыскивают багаж того или иного подозрительного пассажира, но случается это значительно реже. Словом, видно, что «боевая готовность номер один», в которой мы существуем ежедневно, для американцев — еще непривычная реальность.
Вообще, не только на экстремальных примерах сталкиваешься с кризисом здравого смысла, который высекает то самое столкновение морали демократического общества с естественными нуждами дела.
Моя американская подруга Наташа — химик, работающий над созданием противоракового препарата, — рассказывает о своих опытах. Крыса (специальная, генетически отобранная, «чистая линия»), стоит дорого — 35 долларов. Когда Наташа получает их для опытов в лаборатории, она подписывает бумагу, где одним из пунктов стоит условие — умертвить крысу после опыта.
— Почему?! — удивляюсь я.
— Негуманно оставлять их в живых. «Зеленые» засудят.
Накануне нового опыта коллега, в ответ на сетования Наташи о дороговизне крыс, говорит:
— Тебе же не нужна для этого опыта «чистая линия», пойди в зоомагазин и купи там крыс по 2 доллара за штуку.
— Но ведь, если я скажу, что мне они необходимы для опытов, мне их не продадут! — резонно замечает Наташа.
— А ты не говори.
— А если спросят?
— Ну, если спросят, — легко отвечает коллега, — скажи, что у тебя есть удав и тебе необходимо его кормить…
Этот ее рассказ я пересказала при встрече Игорю Губерману. Мы посмеялись невесело, обсуждая причудливый крен морали демократического общества, заметив, правда, что лучше уж такой крен, чем в противоположную сторону.
— Интересно, вот мы с тобой кто — крысы или удавы? — задумчиво спросила я.
— Мы — кассиры в их зоомагазинах, — секунды не промедлив, ответил Губерман.