Глава 9. ФАТАЛЬНАЯ ЛАЖА
[1] [2] [3]— А в медицину пошел бы?
— К-какая разница, чем заниматься... Или не заниматься. (Взгляд почти тот же, янтарно-детский..,)
— Опять все равно?.. Ну давай тогда к нам в мед переходи. Трупы порежешь, веселей будет...
— Лишние т-трепыхания.
Одно из ходовых его выражений. Он уже не был похож на котенка. Стройный, спортивного вида молодой шатен, смазливый, с мягко-упругими точными движениями, пожалуй, единственным, что осталось от кошачести. Лицо вытянулось, янтарные глаза припрятались под загустевшими бровями; детско-недетская смесь иронии и печали ушла в подспуд.
Теперь он выглядел уверенным и высокомерно-разочарованным, изведавшим уже не тайную скорбь мира сего, а явную его мерзость. Под Онегина или Печорина, что ли, косит, — подумалось смутно. Спросить, как насчет дел амурных?..
— Чё делаешь вечерами?
— Книжки читаю.
— Какие?
— Тебе знать надо?.. Ну Чехов... Куприн... Хайам... Оскар Уайльд...
— Хайама я тоже люблю. А Уайльда - нет.
— Дорастешь.
— Сомневаюсь, с извращенцами у меня нелады. А ты до траха дорос или все еще дрочишь?
В самолюбивом возрасте Киса начал меня слегка доставать своими холодноватыми подколками и пристройками сверху: все-то он постиг уже, все изведал теоретически, а ты дорастай изволь...
К выпускному вечеру Капелькин оставался еще девственником, как, впрочем, довольно многие школьники во времена раздельного обучения. Грубое бесцеремонное любопытство по этой части у нас, сексуально озабоченных юнцов, было в ходу, но Киса не разделял его, к сальностям относился с брезгливым презрением, не матерился. Он был естественно целомудрен, что, впрочем, не мешало ему заниматься подростковым онанизмом, я его однажды нечаянно за этим делом застал, он дико смутился...
А теперь вдруг спокойно ответил:
— Женюсь.
Вот это да. Тихой сапой сразу в женатики?!.. Я ведь еще даже ни разу не видел его с девчонкой.
— Ты что, серьезно?.. Не врешь?
— Ребенок скоро родится.
— А-а...
Я опешил — не знал, что еще спросить.
Ранний студенческий брак с однокурсницей. Родилась дочка. Пожили у тещи с тестем, через полгода Киса ушел обратно к Мыше.
Так вышло, что в день оформления его развода в свой первый брак, тоже студенческий, вступил я. С тем же исходом, но продержался подольше. Институт он едва дотянул: брал еще академки, я помогал ему добывать какие-то справки... С дипломом инженера-химика пошел работать в шарашку «Лакокраспокрытие».
— Ну и что вы там чем покрываете? — полюбопытствовал я, уже почти зная ответ.
— В основном матом друг друга и все вместе начальника, когда eе о нет. Почти всегда его нет.
— Это хорошо. А спирт химикам для промывки оптических осей полагается?
— Полагается. Начальству. Народ бормотухой обходится. Мне так вообще без надобности.
Историческая справка: бормотухой назывался самый дешевый портвейн брежневских времен, а также некоторые виды лака и клея, употреблявшиеся вовнутрь.
Киса понемножку пил только пиво.
Мы по-прежнему не особо дружили, в гости друг друга не приглашали, но продолжали регулярно сталкиваться нос к носу по пути на работу и домой, иногда захаживали вместе магазины, в кафешки, за пивом болтали довольно откровенно...
Привычное постоянство незаметно делается необходимостью, и, когда Киса месяца на полтора вдруг исчез, я почувствовал себя сперва неуютно, потом тоскливо. Решился зайти без приглашения.
Жили они с Мышей в то время на Преображенке, неподалеку от меня, в однокомнатной квартирке.
Зашел и увидел его, сгорбленного и почернелого, на неприбранной кровати, посреди жуткого бардака.
— Что... Что?..
— Мама умерла.
Когда вам сообщают такое, как быть в этот миг?..
Я этого никогда не знал и сейчас не знаю. Наверное, и не надо знать. По общему мнению, что-то полагается вроде почувствовать и сказать...
Или хотя бы только сказать.
Я стоял, тупо глядя Капелькину в лицо, оно расплывалось у меня перед глазами. Услышал, как кто-то вместо меня выдавливает ненужные слова.
— Мыта... Эмилия Ильинична... Хорошая у тебя мама-Жалко... Ну ты держись... Ничего... Это ведь когда-нибудь все равно...
Киса вдруг посмотрел на меня как тогда,по-котеночьи, и заикаясь, заговорил.
— Т-ты з-знаешь, у м-м-еня была с-с-сестра Соня С-с-старшая . Х-х-хорошая была... П-п-петь умела... Глаза т-т-тоже з-з-зеленые... Умерла в день, к-к-когда я родился, в т-т-тот с-с-самый день и ч-ч-час... И в т-т-тот же с-с-самый день п-п-папу... Рассст-т-треляли... Я ни его, ни с-с-сестры никогда не видел. М-м-мне мама это т-т-только в п-предпоследний день рассказала. У н-нее рак был...
— Кис, слушай... Ты один тут не сиди безвылазно. Я тоже сейчас один... Хочешь, у меня поживи.
— Зачем.
— Ну... Отвлечешься.
— Ну, отвлекусь. А дальше?
— А дальше... Наладим жизнь... Понемногу...
Он вобрал голову в плечи и выдохнул воздух, выдохнул куда-то в себя... еще и еще... Я не сразу понял, что это плач: бесслезные и почти беззвучные сухие рыдания. Вспомнил, что с самого детства ни разу не видел его плачущим, да и Мыша как-то сказала: мой Костик не плачет, он не умеет плакать.
И вот...
Приглашением он не воспользовался, но не возразил против моих каждодневных вечерних визитов с парой-тройкой бутылок пива.
Месяца четыре мы плотно общались. За сеансами пивотерапии, как водится на Руси и во всем прочем мире, каждый старался обратить другого в свое миропонимание и тем поддержать себя.
— Почему ты всегда как подмороженный, а? — раскачивал я его. — Как из холодильника вынутый.
— А ты всегда почему пузыришься, все время дымишься?.. Будто на сковородке, — подкалывал он в ответ. — Тебя кто поджаривает?
— Жизнь поджаривает. Жизнь — огонь, жар, горение, понимаешь? Жизнь и должна быть огнем...
— Да иди ты — должна. Не должна. Не люблю жару, от нее мозги плавятся.
— Зачем тебе они, мозги твои драгоценные, ты ведь ими не пользуешься. Студень у тебя, а не мозги.
— А у тебя яичница-глазунья, фыр-фыр и пшик.
— Не яичница, а самовар, если уж на то пошло. Есть в жизни чайники, есть кофейники и есть самовары, понял? Я самовар и этим горжусь.
— А куда поедешь, самовар, когда угли кончатся?
— Не хотел бы я приехать туда, куда приедешь ты со своим пессимизмом...
— Да не пессимист я вовсе. Просто смотрю открытыми глазами. Жизнью вполне доволен такой, какая есть.
Будет другая жизнь — другой буду доволен. Не люблю только лишние трепыхания, лишние вмешательства в жизнь. Вижу и знаю: все это зря, все напрасно будет. Судьба все равно обманет, рано или поздно предаст, подведет, иначе она не может. Фатальная лажа — так жизнь устроена, так все происходит. Надеешься на одно — будет другое.
— Ну, удивил, обломок Обломова. Не пойму, кто ты: жертва системы или продукт развития собственного характера. Простенький у тебя подход: ничего не делай — не ошибешься, не надейся — не разочаруешься, ни во что не верь — ни во что не вляпаешься. А по мне, лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что не сделал, лучше искать Индию и найти Америку.
— На фиг мне эти Америки. И на фиг они тебе. Да, я человек ограниченный. И ты ограниченный. Каждый по-своему ограничен. А жизнь наших ограниченностей не уважает. Она их сжирает.
— Жизнь понять можно. А понятое — изменить.
— Не поймешь, не обольщайся, твоей маленькой ограниченной жизни на это не хватит. Ленин был не глупее тебя и хотел хорошего, хотел жизнь к лучшему изменить А что натворил, и какую подлянку ему жизнь устроила под конец и какую лажу потом... Как и нас наказала за весь бред этот...
— Но он же...
— Сталин, подлец, все переиначил?.. А почему? Потому что Маркс и Ленин все для подлецов подготовили, палачей вооружили. Были самоуверенны, не ведали, что творят. Благими намерениями дорога куда вымощена?.. То-то и оно. Помнишь свой сон про шахматы?
— Белые начинают и проигрывают, черные выигрывают и исчезают, на доске остаются серые?..