I. Раздвоение (2)
[1] [2] [3] [4]Возбуждение, появившееся на лице профессора, заставило меня похолодеть. Заверив левую руку, что торт она получит, если спокойно подождет, я вернулся к своему.
— С вашей точки зрения, было бы прекрасно, если бы оно приобретало все большую самостоятельность. Я не обижаюсь, понимаю, что это было бы неслыханно: два вполне развитых типа в одном теле, сколько же здесь возможных открытий, экспериментов и так далее. Однако меня такой демократизм в собственной голове не устраивает. Я хочу быть как можно менее, а не как можно более раздвоенным.
— Прекрасно понимаю… — добродушно улыбнулся профессор. — Вотум недоверия. Уверяю тебя, все услышанное я сохраню в тайне. Так сказать, под печатью. Кроме того, я даже не думаю предлагать какое-либо конкретное лечение. Ты сделаешь то, что сочтешь нужным. Прошу как следует подумать, не здесь и не сейчас, разумеется. Ты долго еще задержишься в Мельбурне?
— Не знаю. В любом случае позволю себе позвонить вам.
Тарантога, сидевший в приемной, вскочил нам навстречу.
— Ну и как?.. Профессор?.. Ийон?..
— Пока еще решение не принято, — официальным тоном сказал Макинтайр. — Мистеру Тихому надо кое-что для себя решить. Я всегда в его распоряжении.
Будучи человеком слова, я велел остановить такси у первой же кондитерской, купил кусочек торта и съел его прямо в машине, хотя сам не чувствовал потребности в сладком. Я решил хотя бы некоторое время не забивать себе голову вопросами, у КОГО разыгрался аппетит, коли все равно никто, кроме меня, на такие вопросы ответить не мог.
Наши с Тарантогой комнаты были через стенку, я зашел к нему и в общих чертах пересказал ход встречи с Макинтайром. Рука несколько раз перебивала меня, чувствуя себя неудовлетворенной. Дело в том, что торт был слишком приторным, а я этого не терплю. Тем не менее я проглотил его, считая, что делаю это ради него, но оказалось, что и у него — у меня и того второго — у него и у меня — а черт его знает, наконец, у кого с кем — вкусы одинаковые. Это вполне понятно, если учесть, что рука сама есть, как вы понимаете, не может, а рот, язык, нёбо у нас общие. Мне начинало мучительно казаться — как в идиотском сне, немного кошмарном, а немного забавном, — что я ношу в себе если не новорожденного, то маленькое, капризное, хитрое дитя. Вспомнилась гипотеза каких-то психологов, что новорожденные лишены единого сознания, поскольку нервные волокна их большой мозговой спайки еще не развиты.
— Тут тебе какое-то письмо, — вырвал меня из задумчивости Тарантога.
Я удивился: ведь ни одна живая душа не ведала о месте моего пребывания. Письмо было отправлено из столицы Мексики, авиа, без обратного адреса. В конверте лежал небольшой листок с машинописным текстом: «Он из ЛА». Ничего больше. Я перевернул листок. Чисто.
Тарантога взял письмецо, взглянул на него, потом на меня.
— Что сие означает? Ты понимаешь?
— Нет. То есть… да. ЛА — скорее всего Лунное Агентство. Они меня посылали.
— На Луну?
— Да. В разведку. Вернувшись, я должен был дать отчет.
— И дал?
— Да. Написал все, что помнил. Отдал парикмахеру.