VI. Вторая разведка (2)

[1] [2]

Радиосвязь не восстановилась и снаружи, однако прежде всего я хотел исследовать бедолагу, который, правда, никогда не жил, но своим видом производил столь же жутковатое, сколь и жалкое впечатление. Он был метров трех ростом, может, чуть меньше, стройный, с сильно вытянутой трехглазой, без следов носа или рта головой на длинной шее, с цепкими руками, пальцы на которых я пересчитать не смог: тонкие части сильнее всего оплавились. Весь корпус его был покрыт черным шлаком. «Приличная тут была температура», — подумал я, и только тогда у меня мелькнула мысль, что это мог быть поселок вроде тех, какие когда-то строили, чтобы изучать последствия ядерных взрывов, в Неваде и кое-где еще на Земле, с домами, палисадниками, магазинами, улицами, только людей там заменяли животными, кажется, козами и овцами, да еще свиньями, у которых, как и у нас, кожный покров не покрыт шерстью, поэтому у них при термическом ударе появляются такие же ожоги. Не могло ли и здесь происходить нечто подобное? Если б знать первоначальную мощность ядерного заряда, смявшего поселок и вдавившего его в щебенку, можно было бы на основании теперешней радиоактивности установить, сколь давно произошел взрыв, а, возможно, по составу изотопов и сейчас еще физики сумели бы это сделать, так что на всякий случай я положил в наколенный карман скафандра горсть щебня и снова, уже со злостью, вспомнил, что ведь не вернусь на борт. Однако установить время взрыва было необходимо хотя бы приблизительно. Я решил выбраться из зараженной зоны, восстановить связь с базой и передать сообщение, а уж потом подбросить задачку физикам. Пусть сами додумываются, как проанализировать взятые мной пробы. Не совсем понимая зачем, я поднял несчастного «покойника», легко перекинул через плечо — здесь он весил не больше восьми—десяти килограммов — и начал достаточно хлопотное тактическое отступление. Длинные ноги «куклы» волочились по грунту, цеплялись за камни, и мне приходилось идти медленно, чтобы не рухнуть вместе с ним. Склон был довольно пологий, но я никак не мог решить, то ли идти по скользкой каменной глазури, то ли по щебенке, которая расползалась под ногами и плыла вместе со мной при каждом шаге. Из-за этого я потерял выбранное направление и вместо того, чтобы взобраться на холм, с которого пришел, вышел на четверть мили западнее между двумя сглаженными валунами, похожими на камни-монолиты, которые геологи именуют «свидетелями». Я положил свою ношу на плоском грунте и сел сам, чтобы передохнуть, прежде чем вызвать Вивича. Пытался высмотреть микропы, но нигде не было и следа их искрящегося облачка, никаких голосов я тоже не слышал, хотя, собственно, они уже должны были доходить до меня. Щелчки счетчика стали уже такими редкими, словно на мембрану падали одиночные песчинки. Услышав неясный голос, я подумал, что это база и, вслушиваясь в него, остолбенел. Из хриплого бормотания сначала выделились два слова: «Брат родимый… родимый брат…» Минута тишины — и опять: «Брат родимый…»

«Кто говорит?» — хотел крикнуть я, но не отважился. Я сидел, скорчившись, чувствуя, как пот выступает на лбу, а чужой голос снова заполнил шлем. «Иди сюда, брат родимый. Родимый брат, иди ко мне. Не бойся. Не хочу ничего плохого, брат родимый. Иди ко мне. Мы не станем с тобой драться. Родимый брат, приблизься. Не бойся. Я не хочу драться. Мы должны побрататься. Да, братец родимый». Что-то щелкнуло, и тот же голос, но совсем другим тоном, коротко, отрывисто, ворчливо бросил: «Клади оружие! Клади оружие! Клади оружие! Брось оружие, не то сожгу. Не пытайся бежать! Повернись спиной! Подними руки! Обе руки! Так! Руки на шею! Стоять, не двигаться! Не двигаться! Не двигаться!»

Опять что-то захрипело, и снова заканючил первый голос, тот же самый, но заикающийся, слабый: «Братец родимый! Подойди. Надо побрататься! Помоги мне. Мы не станем драться». Я уже не сомневался, что болтал «мой» мертвец. Он лежал в той позе, в которой я его оставил, похожий на выпотрошенного паука с разодранным животом и спутанными конечностями, глядел пустыми глазницами на солнце, не двигался, но что-то из него продолжало взывать ко мне. У песенки было два такта. На две мелодии. Сначала о родимом братце, потом хриплые приказы. «Его программа», — подумал я. Манекен или робот вначале должен был заманить человека, солдата, а потом взять в плен или убить. Двигаться он уже не мог и только хрипел в нем, словно закольцованный, недогоревший кусок программы. Однако почему по радио? Если бы он предназначался для войны на Земле, то, пожалуй, говорил бы обычным голосом вслух. Я не понимал, зачем ему радио. Ведь на Луне не могло быть живых солдат, а робота он так не заманит. Вероятно, нет? Как-то все это было лишено смысла. Я смотрел на его почерневший череп, на выкрученные и обгоревшие руки с превратившимися в сосульки пальцами, на вспоротый корпус уже без всякого сочувствия. Скорее неприязненно, сказал бы я, а не просто с отвращением, хотя он тут был ни при чем. Ведь так его запрограммировали. Разве можно обижаться на программу, отпечатанную на электрических контурах? Когда он опять завел свое «братец родимый», я откликнулся, но он меня не слышал. Во всяком случае, никак этого не проявил. Я встал, а когда моя тень упала ему на голову, он замолчал. Я отступил на шаг. Он снова заговорил. Итак, его возбуждало солнце. Убедившись в этом, я стал раздумывать, что делать дальше. От манекена-ловушки радости было мало. Уж слишком примитивным было такое «боевое устройство». Надо думать, и лунные оружейники сочли сие длинноногое создание не имеющим никакой ценности, если воспользовались им для выяснения последствий ядерного удара. Чтобы он не морочил мне голову своей бесконечной песенкой, а честно говоря, я и сам не знаю только ли для этого, я начал собирать вокруг куски грунта покрупнее и обложил ими сперва его череп, а потом и корпус так, словно собирался похоронить. Стало тихо, и я услышал тонкое попискивание. Сначала подумал, что это еще он, и даже оглянулся в поисках камней, но распознал азбуку Морзе: «Т-и-х-и-й — в-н-и-м-а-н-и-е — т-и-х-и-й — г-о-в-о-р-и-т — б-а-з-а — а-в-а-р-и-я — с-п-у-т-н-и-к-а — с-е-й-ч-а-с — в-о-с-с-т-а-н-о-в-и-т-с-я — ф-о-н-и-я — с-е-й-ч-а-с — в-о-с-с-т-а-н-о-в-и-т-с-я — ж-д-и — т-и-х-и-й».

Стало быть, отказал один из троянцев, поддерживавших между нами связь. «Сейчас его исправят, а как же», — с ехидством подумал я. Ответить я не мог, нечем было. Последний раз взглянул на обгоревшие останки, на белые в лучах солнца руины построек по ту сторону седловинки между холмами, обвел взглядом черное небо, впустую выискивая микропы, и на авось двинулся к огромной выпуклой скальной складке, которая выступала из песка, словно серое туловище гигантского кита. Шел прямо на черную от тени трещину в скале, похожую на устье пещеры. Прищурился. Там кто-то стоял. Почти человеческая фигура. Приземистая, плечистая, в серо-зеленоватом скафандре. Я сразу поднял руку, думая, что это опять мое отражение, а цвет скафандра изменила полоса тени, но он не дрогнул. Я остановился. Может, меня охватил страх, может, только предчувствие. Но ведь я пришел сюда не для того, чтобы сбежать, да и куда, собственно? Я двинулся дальше. Он выглядел совсем как человек небольшого роста.

— Алло, — услышал я его голос. — Алло… ты меня слышишь?

— Слышу, — ответил я без особого энтузиазма.

— Иди сюда, иди… У меня тоже есть радио!

Это прозвучало достаточно идиотски, но я направился к нему. Что-то военное было в покрое его скафандра. Крест-накрест металлические ремни на груди. В руках не было ничего. «И то хорошо», — подумал я, продолжая идти, непроизвольно замедляя шаг. Он вышел навстречу и поднял руки непринужденным радушным жестом, словно увидел старого знакомого.

— Привет! Привет! Дай бог тебе здоровья… Как хорошо, что ты наконец пришел! Поболтаем… я с тобой… ты со мной… поболтаем… как установить в мире мир… как живется тебе и мне…

Он говорил это добродушным вибрирующим голосом, странно возбуждающим, певучим, затягивая гласные, и шел ко мне через сыпучий песок, широко раскинув руки, словно для объятия, в каждом его движении было столько сердечности, что я и сам не знал, что думать о нашей встрече. Он уже был в нескольких шагах, но в темном стекле его шлема блестело только отражение солнца. Он обнял меня, прижал, так мы и стояли у серого почти отвесного склона огромной скалы. Я попытался заглянуть ему в лицо. Даже на расстоянии ладони не увидел ничего, потому что стекло его забрала было непрозрачным. Даже никакое не стекло, а скорее маска, покрытая слоем стеклянистой массы. Как же он меня по сему случаю видел?

— Тут у нас тебе будет хорошо, дорогой… — сказал он и ударил своим шлемом по моему, словно хотел расцеловать в обе щеки. — У нас очень хорошо… Мы войны не хотим, мы добрые, тихие, сам увидишь, дорогой… — говоря так, он одновременно так сильно и резко ударил меня в голень, что я повалился на спину, и тогда он обоими коленями придавил мне живот. Я увидел все звезды, в самом прямом смысле слова, звезды черного лунного неба, мой же несостоявшийся друг левой рукой прижал мою голову к грунту, а правой сорвал с себя металлические ремни, которые сами свернулись в подковообразные скобы. Я молчал, в общем-то ничего не понимая, ибо он приковывал поочередно мои руки к грунту этими скобами, которые вбивал могучими размеренными ударами кулака, и одновременно приговаривал:

— Тебе будет хорошо, дорогой… Мы простые, доброжелательные, мягко настроенные, я тебя люблю, и ты меня полюбишь, дорогой…

— А не братец родимый? — спросил я, чувствуя, что уже не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.

Мои слова отнюдь не обескуражили его.

— Братец?.. — повторил он задумчиво, словно смакуя это слово. — Пусть будет братец! Я добрый и ты добрый! Брат для брата! Ведь мы братья. Верно?

Он поднялся с меня, быстро и деловито ощупал мне бока, бедра, дошел до карманов, вынул из них всю мою добычу, плоскую емкость с инструментами, счетчик Гейгера, отстегнул лопатку, еще раз, уже сильнее, прощупал меня, особенно под мышками, потом попробовал засунуть палец за голенища ботинок и, продолжая старательно обыскивать, не переставал говорить:

— Ты сказал «братец родимый»? А? Возможно, а может, нет. Разве нас родила одна мать? Э-э-эх, мать, мать… Мать — святое существо, братец. Добрая! И ты тоже добрый. Очень добрый! Оружия не носишь. Хитрец, дорогой, хитрячок… Этак себе прогуливается, грибки собирает. Да, милый братишечка, сейчас я тебя облегчу, тебе станет лучше, вот увидишь. Мы мирные люди, простые, мир принадлежит нам.

Говоря так, он снял со спины что-то вроде плоского ранца и раскрыл его. Там сверкнули какие-то остроконечные инструменты. Взяв один из них, он взвесил его на руке, отложил и вынул другой, вроде огромных ножниц, похожих на те, какими солдаты при наступлении разрезали проволочные заграждения. Лезвия сверкнули на солнце, он уселся мне на живот, поднял свой инструмент и со словами «Дай бог здоровья» одним ударом воткнул его мне в грудь. Заболело, хотя не очень. Видимо, дистантник был снабжен глушителями неприятных ощущений. Я уже не сомневался, что сердечный лунный друг выпотрошит меня, как рыбу, и, собственно, должен был бы вернуться на корабль, оставив ему на растерзание корпус, но меня так заворожил контраст между его словами и действиями, что я лежал, словно под наркозом.

— Почему молчишь? — спросил он, с хрустом вспарывая верхний слой моего скафандра. Ножницы были первоклассные, из какой-то чрезвычайно твердой стали.

— Сказать что-нибудь? — спросил я.

— Ну скажи.

— Ты гиена.

— Что?

— Шакал.

— Хочешь обидеть меня, друга? Нехорошо. Ты мой враг! Ты предатель. Ты умышленно пришел сюда без оружия, чтобы меня обмануть. Я тебе желал добра, но врага надо исследовать. Такова моя обязанность. Таков закон. Ты на меня напал. Не объявляя войны, ворвался на нашу землю святую! Сам виноват! «Брат родимый». Собаке ты брат! Ты хуже пса, а за гиену и шакала ты меня еще попомнишь, но… недолго. Сейчас твоя память кончится вместе с жизнью.
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.