Глава VIII. Хищник выходит на свободу
[1] [2]— Тот, кто сделал его невидимым.
— Бабский!!
— Догадались наконец.
— Но ведь он совершенно сумасшедший.
— А самое существование Прозрачного — это не сумасшествие? А мы с вами не сумасшедшие, если живем в таком городе и до сих пор не издохли?!
Глаза Каина Александровича расширились. Надежда залила их зеркальным светом.
— Да! — закричал он. — Мы должны выявить Прозрачного, и мы его выявим!
Николай Самойлович поспешно переодевался. Он стянул свое брюхо замшевым поясом с автоматической застежкой. Заливаясь краской, застегнул ворот рубашки «лионез» и пошарил в карманах, бормоча:
— Да! Нужны деньги. О, эти деньги!..
— Их жалеть нечего, — сказал Доброгласов, — с лихвой окупим.
— Ну, с богом! Вы знаете, Каин Александрович, никогда в жизни я еще так не волновался.
И союзники поспешно двинулись на Косвенную улицу, прибавляя шагу по мере приближения к затхлому жилью изобретателя.
В начале Косвенной их поразили необычные крики. Навстречу им по мостовой двигалась странная процессия. Впереди всех, пританцовывая и взмахивая локтями, бежал совершенно голый, волосатый, грязно-голубой мужчина.
Нужно думать, что нагретые солнцем булыжники обжигали ему пятки, потому что голый беспрерывно подскакивал вершка на три от мостовой.
— Я невидимый! — кричал голый низким колеблющимся голосом.
Толпа отвечала смехом и улюлюканьем.
— Я невидимый! Я невидимый! — надсаживался человек. — Я перестал существовать!
— Кто это такой? — спросил Каин Александрович у мальчишки. — Что тут случилось?
Но никто не отвечал. Зрителям не хотелось терять на пустые разговоры ни одной минуты.
Голубой человек с грязными подтеками на спине делал уморительные прыжки. Толпа негодовала:
— Срам какой!
— Давно такого хулиганства не было!
— В милицию его!
— Я невидимый! — вопил голый. — Я стал прозрачным. Я, прощу убедиться, изобрел новую пасту «Невидим Бабского»!
— Бабский! — ахнул Доброгласов. — Мы пропали, Николай Самойлович. Видели, что делается? Окончательно спятил!
К месту происшествия уже катил в пролетке постовой милиционер.
— Держите его, граждане! — крикнул он. — Окажите содействие милиции.
— Вон! — орал Бабский. — Никто не может меня схватить. Меня не видно! Разве вы не видите, что меня не видно?! Ха-ха! «Невидим Бабского» сделал свое дело! Каково?
— Очень хорошо, — уговаривал милиционер, просовывая руки под голубые подмышки изобретателя, — не волнуйтесь, гражданин!
Толпа с гиканьем подсаживала Бабского в пролетку.
— Гениальные изобретения всегда просты! — кричал Бабский, валясь на спину извозчика. — «Невидим Бабского» — шедевр простоты — два грамма селитры, порошок аспирина и четверть фунта аквамариновой краски. Развести в дистилированной воде!..
Извозчик слушал, равнодушно отвернув лицо в сторону. Ему было все равно, кого возить — голых, пьяных, голубых или сумасшедших людей. Он жалел только, что не вовремя заснул и не успел ускакать от милиционера.
Бабский буйствовал. С помощью дворников и активистов из толпы Бабского удалось уложить поперек пролетки. Дворники уселись на спину изобретателя. Милиционер вскочил на подножку, и отяжелевший экипаж медленно поехал по Косвенной улице, и до самого поворота в Многолавочный переулок видны были толстые аквамариновые икры городского сумасшедшего.
Целый месяц Бабский искал утерянный секрет «веснулина» и кончил тем, что окончательно рехнулся, выкрасился и в полной уверенности, что стал прозрачным, выбежал на люди.
— Что ж теперь делать? — растерянно спросил Брак.
Каин Александрович топнул ногой, выбив каблуком из мостовой искру.
— Конечно! — сказал он. — Воленс-неволенс, а нужно искать других способов.
Опечаленные друзья, обмениваясь короткими фразами, повернули домой.
— Зайдем ко мне, — предложил Николай Самойлович, — посидим, пообедаете. Может, что-нибудь и придумаем. Вы знаете, Доброгласов, нам нужен человек со свежими мозгами. Не знаю, как ваши, но мои уже превратились в битки.
— Да, Каин Александрович, нам нужен свежий, энергичный, без предрассудков и вполне свой человек. И этот человек…
Николай Самойлович растворил дверь кабинета и отступил:
— Вот!
В кабинете, развалясь на диване и покуривая хозяйскую папиросу, полулежал Петр Каллистратович Иванопольский.
[1] [2]