ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. Глава XLII. Землетрясение
[1] [2] [3]Кислярский, приехавший на Кавказ, чтобы отдохнуть от старгородских потрясений, был совершенно подавлен. Мурлыча какую-то чепуху о застое в бараночно-бубличном деле, Кислярский посадил страшных знакомцев в экипаж с посеребренными спицами и подножкой и повез их к горе Давида. На вершину этой ресторанной горы поднялись по канатной железной дороге. Тифлис в тысячах огней медленно уползал в преисподнюю. Заговорщики подымались прямо к звездам.
Ресторанные столы были расставлены прямо на траве. Глухо бубнил кавказский оркестр, и маленькая девочка, под счастливыми взглядами родителей, по собственному почину танцевала между столиками лезгинку.
— Прикажите чего-нибудь подать! — втолковывал Бендер.
По приказу опытного Кислярского было подано вино, зелень и соленый грузинский сыр.
— И поесть чего-нибудь, — сказал Остап. — Если бы вы знали, дорогой господин Кислярский, что нам пришлось перенести сегодня с Ипполитом Матвеевичем, вы бы подивились нашему мужеству.
«Опять, — с отчаянием подумал Кислярский. — Опять начинаются мои мучения. И почему я не поехал в Крым? Я же ясно хотел ехать в Крым! И Генриетта советовала!»
Но он безропотно заказал два шашлыка и повернул к Остапу свое услужливое лицо.
— Так вот, — сказал Остап, оглядываясь по сторонам и понижая голос, — в двух словах. За нами следили уже два месяца, и, вероятно, завтра на конспиративной квартире нас будет ждать засада. Придется отстреливаться.[500]
У Кислярского посеребрились щеки.
— Мы рады, — продолжал Остап, — встретить в этой тревожной обстановке преданного борца за родину.
— Гм… да! — гордо процедил Ипполит Матвеевич, вспоминая, с каким голодным пылом он танцевал лезгинку невдалеке от Сиони.
Он набивая рот сыром и зеленью. Он с удовольствием отрыгал винные пары, чтобы продлить наслаждение. Остап метнул на него сердитый взгляд, и Ипполит Матвеевич подавился зеленой луковкой.
— Да! — шептал Остап. — Мы надеемся с вашей помощью поразить врага. Я дам вам парабеллум.
— Не надо, — твердо сказал Кислярский.
В следующую минуту выяснилось, что председатель биржевого комитета не имеет возможности принять участие в завтрашней битве. Он очень сожалеет, но не может. Он незнаком с военным делом. Потому-то его и выбрали председателем биржевого комитета. Он в полном отчаянии, но для спасения жизни отца русской демократии (сам он старый октябрист) готов оказать возможную финансовую помощь.
— Вы верный друг отечества! — торжественно сказал Остап, запивая пахучий шашлык сладеньким кипиани. — Пятьсот рублей могут спасти отца русской демократии.
— Скажите, — спросил Кислярский жалобно, — а двести рублей не могут спасти гиганта мысли?
Остап не выдержал и под столом восторженно пнул Ипполита Матвеевича ногой.
— Я думаю, — сказал Ипполит Матвеевич, — что торг здесь неуместен!
Он сейчас же получил пинок в ляжку, что означало: «Браво, Киса, браво, что значит школа».
Кислярский первый раз в жизни услышал голос гиганта мысли. Он так поразился этому обстоятельству, что немедленно передал Остапу пятьсот рублей. После этого он уплатил по счету и, оставив друзей за столиком, удалился по причине головной боли. Через полчаса он отправил жене в Старгород телеграмму: «Еду твоему совету Крым всякий случай готовь корзинку».
Долгие лишения, которые испытал Остап Бендер, требовали немедленной компенсации. Поэтому в тот же вечер великий комбинатор напился на ресторанной горе до столбняка и чуть не выпал из вагона фуникулера на пути в гостиницу. На другой день он привел в исполнение давнишнюю свою мечту. Купил дивный серый в яблоках костюм. В этом костюме было жарко, но он все-таки ходил в нем, обливаясь потом. Воробьянинову в магазине готового платья Тифкооперации был куплен белый пикейный костюм и морская фуражка с золотым клеймом неизвестного яхт-клуба. В этом одеянии Ипполит Матвеевич походил на торгового адмирала-любителя. Стан его выпрямился. Походка сделалась твердой.
— Ах! — говорил Бендер. — Высокий класс! Если б я был женщиной, то делал бы такому мужественному красавцу, как вы, восемь процентов скидки с обычной цены. Ах! Ах! В таком виде мы можем вращаться! Вы умеете вращаться, Киса?
— Товарищ Бендер! — твердил Воробьянинов. — Как же будет со стулом? Нужно разузнать, что с театром!
— Хо-хо! — возразил Остап, танцуя со стулом в большом мавританском номере гостиницы «Ориент». — Не учите меня жить. Я теперь злой. У меня есть деньги. Но я великодушен. Даю вам двадцать рублей и три дня на разграбление города! Я — как Суворов!.. Грабьте город. Киса! Веселитесь!
И Остап, размахивая бедрами, запел в быстром темпе:
Друзья беспробудно пьянствовали целую неделю. Адмиральский костюм Воробьянинова покрылся разноцветными винными яблоками, а яблоки на костюме Остапа расплылись и слились в одно большое радужное яблоко.
— Здравствуйте! — сказал на восьмое утро Остап, которому с похмелья пришло в голову почитать «Зарю Востока». — Слушайте вы, пьянчуга, что пишут в газетах умные люди! Слушайте!
Театральная хроника
Вчера, 3 сентября, закончив гастроли в Тифлисе, выехал на гастроли в Ялту Московский театр Колумба. Театр предполагает пробыть в Крыму до начала зимнего сезона в Москве.
— Ага! Я вам говорил! — сказал Воробьянинов.
— Что вы мне говорили? — окрысился Остап.
Однако он был смущен. Эта оплошность была ему очень неприятна. Вместо того, чтобы закончить курс погони за сокровищами в Тифлисе, теперь приходилось еще перебрасываться на Крымский полуостров. Остап сразу взялся за дело. Были куплены билеты в Батум и заказаны места во втором классе парохода «Пестель», который отходил из Батума на Одессу 7 сентября в 23 часа по московскому времени.
В ночь с десятого на одиннадцатое сентября, когда «Пестель», не заходя в Анапу из-за шторма, повернул в открытое море и взял курс прямо на Ялту, Ипполиту Матвеевичу, блевавшему весь день и только теперь заснувшему, приснился сон.
Ему снилось, что он в адмиральском костюме стоял на балконе своего старгородского дома и знал, что стоящая внизу толпа ждет от него чего-то. Большой подъемный кран опустил к его ногам свинью в черных яблочках. Пришел дворник Тихон в пиджачном костюме и, ухватив свинью за задние ноги, сказал:
— Эх, туды его в качель! Разве «Нимфа» кисть дает!
В руках Ипполита Матвеевича очутился кинжал. Им он ударил свинью в бок, и из большой широкой раны посыпались и заскакали по цементу бриллианты. Они прыгали и стучали все громче. И под конец их стук стал невыносим и страшен.
Ипполит Матвеевич проснулся от удара волны об иллюминатор.
К Ялте подошли в штилевую погоду, в изнуряющее солнечное утро. Оправившийся от морской болезни предводитель красовался на носу возле колокола, украшенного литой славянской вязью. Веселая Ялта выстроила вдоль берега свои крошечные лавочки и рестораны-поплавки. На пристани стояли экипажики с бархатными сиденьями под полотняными вырезными тентами, автомобили и автобусы «Крымкурсо» и товарищества «Крымский шофер».[502] Кирпичные девушки вращали развернутые зонтики и махали платками.
Друзья первыми сошли на раскаленную набережную. При виде концессионеров из толпы встречающих и любопытствующих вынырнул гражданин в чесучовом костюме и быстро зашагал к выходу из территории порта. Но было уже поздно. Охотничий глаз великого комбинатора быстро распознал чесучового гражданина.
— Подождите, Воробьянинов, — крикнул Остап.
И он бросился вперед так быстро, что настиг чесучового мужчину в десяти шагах от выхода. Остап моментально вернулся со ста рублями.
— Не дает больше. Впрочем, я не настаивал, а то ему не на что будет вернуться домой.
И действительно, Кислярский в сей же час удрал на автомобиле в Севастополь, а оттуда третьим классом домой, в Старгород.
Весь день концессионеры провели в гостинице, сидя голыми на полу и поминутно бегая в ванную под душ. Но вода лилась теплая, как скверный чай. От жары не было спасения. Казалось, что Ялта растает и стечет в море.
К восьми часам вечера, проклиная все стулья на свете, компаньоны напялили горячие штиблеты и пошли в театр.
Шла «Женитьба». Измученный жарой Степан, стоя на руках, чуть не падал. Агафья Тихоновна бежала по проволоке, держа взмокшими руками зонтик с надписью: «Я хочу Подколесина». В эту минуту, как и весь день, ей хотелось только одного — холодной воды со льдом. Публике тоже хотелось пить. Поэтому, а может быть, и потому, что вид Степана, пожирающего горячую яичницу, вызывал отвращение, — публике спектакль не понравился.
Концессионеры были удовлетворены, потому что их стул, совместно с тремя новыми пышными полукреслами рококо, был на месте.
Запрятавшись в одну из лож, друзья терпеливо выждали окончания неимоверно затянувшегося спектакля. Публика наконец разошлась, и актеры побежали прохлаждаться. В театре не осталось никого, кроме членов-пайщиков концессионного предприятия. Все живое выбежало на улицу под хлынувший наконец свежий дождь.
— За мной, Киса! — скомандовал Остап. — В случае чего мы — не нашедшие выхода из театра провинциалы.
Они пробрались за сцену и, чиркая спичками, но все же ударяясь о гидравлический пресс, обследовали всю сцену. Великий комбинатор побежал вверх по лестнице в бутафорскую.
— Идите сюда! — крикнул он сверху.
Воробьянинов, размахивая руками, помчался наверх.
— Видите? — сказал Остап, разжигая спичку.
Из мглы выступил угол гамбсовского стула и сектор зонтика с надписью: «хочу…»
[1] [2] [3]
Добавить комментарий
- Обязательные поля обозначены *.