XII. Я знакомлюсь с двумя джентльменами
[1] [2]– Полно, мальчик, ты не воровать сюда пришел, – заметил он строго.
– Вот что, мальчик, – сказал мистер Берни ласково, – я вижу, что ты очень голоден, мне жаль тебя; возьми этот хлеб в придачу к шиллингу за башмаки и не приставай к нам больше!
Если бы я не попробовал хлеба, я, может быть, продолжал бы настаивать на своей цене, но теперь я положил в карман шиллинг, который мистер Берни протянул мне вместе с хлебом, и жадно вцепился зубами в булку.
– Ну, а теперь проваливай, – проговорил мистер Джонс, отворяя передо мной дверь. – Дело слажено, и тебе нечего у нас делать.
– А как же вы хотели купить все мое платье? – напомнил я. – Eще говорили, что дадите восемнадцать шиллингов?
– Восемнадцать шиллингов? – мистер Джонс пощупал материю на моей куртке. – Восемнадцать шиллингов – недорого, я бы дал и больше; ну, да если ты столько просишь, так вот тебе твоя цена!
Он протянул мне восемнадцать пенсов.
– Это восемнадцать пенсов, – вскричал я, – а мне надо восемнадцать шиллингов.
– Эх ты, дурачина! Да кто же даст столько за эту дрянь?
– На что же мне восемнадцать пенсов? Ведь я должен купить себе другое платье вместо этого.
Берни притянул меня к себе и еще раз внимательно осмотрел всю мою одежду.
– Знаешь что, Джонс? – сказал он добродушным голосом. – Сделаем доброе дело, дадим бедному мальчику другое платье: в этом ему неудобно.
– Делать добро хорошо, – возразил мистер Джонс, – только ты пожалей и меня, ведь мне придется нести половину убытка.
– Полно, приятель, от доброго дела нельзя разориться.
С этими словами он порылся в куче старого платья и вытащил оттуда пару больших бумазейных брюк, очень истрепанных, покрытых заплатами спереди и сзади, и совсем грязных.
– Они разорваны! – сказал я, указывая на большую дыру.
– Ну, конечно, это вещь поношенная, – отвечал мистер Берни, – не новое же платье тебе давать.
– Да они будут мне длинны и широки.
– Пустяки, теперь носят широкие брюки, а если окажутся длинны, мы подрежем. Примерь-ка.
Мое платье было сшито так, что для примерки брюк я должен был снять с себя все, кроме рубашки.
Мистер Джонс тотчас же подхватил мои вещи и запрятал их куда-то. Бумазейные брюки были так широки и длинны, что нигде не прикасались к телу, и все завязки были совершенно бесполезны; пояс приходился у меня под мышками. Брюки волочились по полу.
– Видите, я говорил: не впору.
– Как не впору! Будто нарочно для тебя сшито!
– Да они ужасно неудобны! Смотрите, эта пуговица должна быть спереди, а она приходится под мышкой.
– Ему неловко оттого, что он скомкал всю рубашку около пояса, – заметил мистер Джонс. – Снимите с него рубашку, Берни, мы ему дадим другую, потоньше.
Мистер Берни быстро сдернул с меня рубашку.
– Ну, вот теперь отлично! – сказал он. – Эту пуговицу мы застегнем на эту дырку, а ту на ту! Превосходно. Как они высоко приходятся, с ними и жилета не надо! Славная штука! Найдем ли мы тебе такую же хорошую куртку?
– Да дай ему эту,– проговорил мистер Джонс, подавая какую-то куртку. – Она совсем почти новая, да не беда, – жаль мальчика.
Они натянули на меня куртку, всю перепачканную масляной краской. Очевидно, прежде ее носил маляр.
– Славно тебе будет – и тепло, и удобно! – сказал Берни. – Бери свою шапку и проваливай.
– Как, а рубашку-то? Ведь вы мне не дали рубашки!
– Рубашку? Это еще кроме штанов и куртки? Да ты, кажется, с ума сошел, любезный!
– По крайней мере дайте мне хоть немножко денег: ведь мое платье стоило гораздо дороже этого.
– Каково это, Джонс? – вскричал Берни обиженным голосом. – Мы ему сделали добро, а он еще требует. Бессовестный, неблагодарный мальчишка! Пошел вон!
Они вытолкали меня из комнаты, столкнули с лестницы, выгнали на улицу и заперли за мной дверь.
[1] [2]