V. Материал и источники сновидений (6)

б) Сновидения о смерти близких людей.

Другая группа сновидений, могущих быть названными типическими, связана с представлением о смерти близких родных, родителей, братьев, сестер, детей и пр. Среди этих сновидений можно подметить две разновидности: одни, во время которых спящий не испытывает тяжелой скорби и по пробуждении удивляется своей бесчувственности, и другие, во время которых горе и утрата могут вызвать реальные горючие слезы во время сна.

Сновидения первой разновидности мы оставим в стороне; они не могут быть названы типическими. При их анализе мы убеждаемся, что они означают нечто совершенно далекое от их содержания и что они предназначены исключительно для прикрытия какого-либо другого желания. Таково сновидение тетки, видящей перед собою в гробу единственного сына своей сестры (с. 111). Оно не означает, что она желает смерти своему маленькому племяннику, а лишь скрывает в себе желание после долгого промежутка увидеть любимого человека, того самого, которого она прежде после такого же долгого промежутка времени увидела у гроба другого своего племянника. Желание это, образующее истинное содержание сновидения, не дает повода к скорбному чувству, и поэтому чувства такого не испытывает и спящий. Отсюда ясно, что содержащееся в сновидении ощущение относится не к явному его содержанию, а к скрытому и что аффективное содержание сновидения не претерпевает того искажения, какое выпадает на долю представлений.

Иначе обстоит дело со сновидениями, в которых изображается смерть близкого дорогого человека и с которым связан болезненный аффект. Эти сновидения означают то, о чем говорит их содержание, – желание, чтобы данное лицо умерло. Так как я вправе ожидать, что чувство всех моих читателей и всех тех, кому снилось нечто подобное, будет протестовать против моего убеждения, то я постараюсь обосновать его возможно шире.

Мы анализировали уже одно сновидение, из которого узнали, что желания, изображаемые в сновидении в осуществленном виде, не всегда носят актуальный характер. В сновидении могут осуществляться и давно забытые, устраненные и вытесненные желания; в силу того, что они вновь всплывают в сновидении, мы должны признать, что они продолжают существовать. Они не мертвы, как покойники в нашем представлении, а подобны теням Одиссеи, которые, напившись крови, пробуждаются к жизни. В сновидении о мертвом ребенке в коробке речь шла о желании, которое было актуально пятнадцать лет тому назад и с тех пор откровенно признавалось. Для теории сновидения далеко не безразлично, если я прибавлю, что даже позади этого желания скрывается воспоминание самого раннего детства. Еще маленьким ребенком – мне не удалось точно установить, когда именно, – пациентка моя слышала, что ее мать, будучи беременна ею, страдала меланхолией и от всей души желала смерти ребенку, находившемуся в ее утробе. Выросши и забеременевши, моя пациентка последовала примеру матери.

Если кому-нибудь снится, что его отец, мать, брат, или сестра умирают и если сновидение это сопровождается тяжелыми переживаниями, то я отнюдь не воспользуюсь этим сновидением в качестве доказательства того, что субъект этот именно теперь желает им смерти. Теория сновидения не требует теперь столького; она довольствуется констатированием того, что он желал – когда-нибудь в детстве – их смерти. Я боюсь, однако, что и это ограничение все еще недостаточно успокоит моих читателей; они, наверное, столь же энергично будут протестовать против того, что они даже в детстве когда-нибудь испытывали такие желания. Мне придется поэтому воссоздать здесь часть погибшей душевной жизни ребенка по тем признакам, какие существуют еще в настоящее время. (Ср. Психоанализ детского страха. Психотерапевтическая библиотека, вып. IX, Изд-во «Наука», Москва 1913, а также «Инфантильные сексуальные теории» в Sammlung kleiner Schriften zur Neurosenlehre, zweite Folge. Работа «Психоанализ детского страха» опубликована также в книге 3. Фрейда «Психология бессознательного», М.; Просвещение, 1990.)

Обратим прежде всего наше внимание на отношение детей к их братьям и сестрам. Я не знаю, на основании чего мы утверждаем, что отношение это по преимуществу любовно; у нас имеется достаточно примеров вражды между братьями и сестрами в зрелом периоде, и мы зачастую можем констатировать, что эта вражда ведет свое происхождение с детства или даже наблюдается с самого их рождения. Но, с другой стороны, есть много взрослых, относящихся с нежностью к своим братьям и сестрам, в детстве находившихся с ними в открытой постоянной вражде. Старший ребенок относился нехорошо к младшему, дразнил его, колотил, отнимал у него игрушки; младший питал бессильную злобу к старшему, завидовал ему и боялся, и его первые проблески стремления к свободе и правосознанию обращались против угнетателя.[66] Родители говорят, что дети не переносят друг друга, и пожимают плечами, когда их спрашивают о причине этого. Нетрудно установить, однако, что и характер «хорошего ребенка» несколько иной, чем тот, который мы находим у взрослого человека. Ребенок абсолютно эгоистичен, он интенсивно испытывает свои потребности и неудержимо стремится к их удовлетворению, особенно же против своих соперников, других детей и главным образом против своих братьев и сестер. Мы не называем, однако, поэтому ребенка «злым», мы называем его «дурным», он не ответственен за свои дурные поступки ни перед нашим суждением, ни перед законом. И вполне справедливо: мы имеем основание надеяться, что еще в период детства в маленьком эгоисте проснутся альтруистические наклонности и мораль, и, выражаясь словами Мейнерти, вторичное «я» наложит свой отпечаток на первичное и подавит его. Правда, моральное чувство пробуждается не одновременно по всей линии, и продолжительность аморального детского периода у отдельных индивидуумов чрезвычайно различна. Психоаналитические исследования показали мне, что преждевременное установление морального реактивного образования (до трехлетнего возраста) – то есть если ребенок слишком рано становится «хорошим» – должно учитываться как момент, предрасполагающий к возникновению в позднейшей жизни невроза. Там, где отсутствует развитие этой моральности, там мы говорим о «дегенерации»; тут перед нами, очевидно, задержка развития. Но и там, где первичный характер устранен позднейшим развитием, он может благодаря заболеванию истерией снова частично проявиться наружу. Сходство так называемого истерического характера с характером «дурного» ребенка бросается сразу в глаза. Невроз же навязчивости соответствует, наоборот, прорыву сверхморальности, которая была наложена, как усиленно отягчающий момент, на всегда живой первичный характер.

Таким образом, многие, которые любят в данное время своих братьев и сестер и для которых утрата их была бы очень тяжела, бессознательно носят в себе издавна злые желания, которые способны проявляться в сновидениях. Чрезвычайно интересно наблюдать за отношением маленьких детей до трех лет и даже меньше к их младшим братьям и сестрам. Ребенок до появления на свет последних был в семействе единственным; теперь же ему говорят, что аист принес ему братца или сестрицу. Ребенок смотрит на пришельца и говорит категорическим тоном: «Пусть аист унесет его обратно». Трехлетний Ганс, фобия которого послужила объектом для анализа в вышеупомянутой работе, крикнул в лихорадочном состоянии незадолго до рождения своей сестры: «Мне не нужно никакой сестрицы». Заболев через полтора года неврозом, он признается в желания, чтобы мать уронила малютку в ванну и чтобы она умерла. При всем том Ганс чрезвычайно добрый и ласковый ребенок; через несколько лет он искренне привязался к сестре и относился к ней покровительственно.

Я готов вполне серьезно утверждать, что ребенок сознательно учитывает, какой ущерб могут принести ему новорожденный брат или сестра. От одной родственницы, находящейся сейчас в тесной дружбе со своей младшей сестрой, я знаю, что она в ответ на сообщение о ее рождении сказала: «А мою красную шапочку я все-таки ей не отдам». Если ребенок начинает сознавать этот ущерб лишь впоследствии, то и враждебные его чувства проявляются только тогда. Я знаю один случай, когда трехлетняя девочка пыталась задушить своего маленького брата в колыбельке, потому что его дальнейшее присутствие не сулило ей ничего хорошего. Дети в этом возрасте обнаруживают чрезвычайную, иногда даже преувеличенную склонность к ревности. Приведем еще один пример: новорожденный действительно умирает; на долю старшего ребенка снова выпадают все ласки родителей; но вот аист снова приносит нового братца или сестрицу. Разве не естественно, что у ребенка является желание, чтобы нового соперника постигла та же участь, что и первого, и чтобы ему снова было так же хорошо, как в тот промежуток между смертью первого и рождением второго? Разумеется, это отношение ребенка к младшим братьям и сестрам при нормальных условиях является просто функцией разницы в возрасте. При более значительном промежутке в старшей девочке могут проснуться, наоборот, материнские инстинкты к беспомощному новорожденному.
[1] [2] [3] [4]