Ифтах и его дочь (2)

- В давние времена, - констатировала Зилпа, тоже обращаясь к священнику, а не к Ифтаху, - в давние времена установлено, что сын инородцев может наследовать от своего отца из народа Господа плащ, несколько барашков, наконец, стадо крупного рогатого скота. Но вот приходит этот и требует крепкий дом и все пашни, и все загоны. А ведь сейчас нехорошее время, сыны Аммона и Моава собираются, чтобы напасть на Гилеад. Предстоит новая война Господа. Должен ли при этих условиях сын аммонитки, носящий на теле знаки чужих богов, стать вождем, могущественным в Гилеаде? Нет, не должен. Ты сказал это сам, господин первосвященник, и старейшины перед воротами Мицпе найдут это справедливым.

Ифтах мрачно ответил:

- Мой отец устанавливал законы, женщина, и он был судьей в Израиле. Его закон и воля вырезаны на межевых камнях перед Маханаимом.

Помимо его воли, Ифтах нравился священнику Авиаму. Многое из того, что он говорил и делал, было сомнительным, он блуждал eщё в темноте или в сумерках и возил с собой богов своих аммонитских женщин. Но он шагал твердым шагом и ясным был его взор. Разумеется, он понимал, насколько рискованно его дело, но не выказывал никакого страха и не давал довести себя до бессмысленной ярости. Все кланы рода с удовольствием поставили бы над собой человека с такой крепкой рукой и ясным разумом, ибо кончина Гилеада подстрекала сынов Аммона к новым грабежам.

Он терпеливо поучал Ифтаха:

- Дело обстоит совсем не так просто, как ты думаешь, Ифтах. Ты не был в Маханаиме главой семьи, ты был лишь представителем Гилеада, так же, как твои сводные братья были представителями Гилеада в Мицпе. У тебя есть притязания в связи со смертью твоего отца, но и у рода Гилеад есть основания получить наследство в связи с этой смертью и из-за опасностей, которые она принесет. У тебя есть часть прав, но и род Гилеад имеет свое право - причем, на значительную часть. Совет госпожи Зилпы хорош. Пусть решат старейшины, кто наследник в Маханаиме.

Ифтах собрался вскочить со своего места, но Авиам по-отечески остановил его и продолжал:

- Приди к воротам Мицпе, твои братья должны прийти тоже. Обратись к старейшинам, ведя сам свое дело. Будь у ворот завтра или, если хочешь как следует обдумать свои слова, послезавтра.... И если тебе неприятно дольше оставаться здесь гостем, поживи у меня в шатре Господа.

Ифтах колебался. Он не ожидал от Авиама такого дружеского тона. Он размышлял. Затем ответил:

- Благодарю тебя, мой господин первосвященник. Я останусь в Мицпе. Но я не хочу жить ни здесь, ни у тебя в доме. Я буду спать на свободе, под звездами.

V

Ифтах ночевал на одном из холмов неподалеку от города. Он лежал под деревом и слушал журчание воды. Его радовал шелест листьев, шум ручья. Однообразие звуков успокаивало его. Вероятно, где-то в роднике или на дереве жил Бог, и, разумеется, Ктура, жена Ифтаха, приветствовала бы его благочестивым словом. Уж эта его досадная неловкость! Амулеты упали на землю... По правде говоря, они не имели ничего общего с его верностью союзу Господа. Они были для него любимой игрушкой, не больше. Мать обожала эти разноцветные, странные вещицы, а когда Ктура касалась их тонкими, нежными пальцами, eё взгляд выражал благоговение. Она очень обиделась бы, если бы он отказался взять с собой эти колдовские безделушки. Что касается Господа, Он совершенно не обижается, когда Ифтах засовывает их в свой мешок. Однако эти в Мицпе думают иначе, и они, разумеется, представят старейшинам его невинную игру в ложном свете...

Было совсем темно. Но он все же достал амулеты из мешочка, и его чувствительные пальцы узнавали маленьких чудовищ. Он играл ими, подкидывал и ловил, ощупывал их, гладил. Размышлял. Улыбался в темноте. Смеялся.

Да, теперь он нашел выход. Такое решение понравится Господу, получит удовольствие и покойный отец, удовлетворятся Зилпа, братья и священник. В хорошем настроении он уснул.

На следующий день он стал действовать по своему плану. Утром он явился к воротам Мицпе. Из "бородачей", старейшин, одиннадцать были на месте и готовились выслушать жалобу братьев, их аргументы против Ифтаха. Для вынесения приговора достаточно было семерых.

Принесли скамейки, они расселись. Большая каменная скамья судьи Гилеада оставалась пустой. За Зилпу и eё сыновей говорил Елек. Он тщательно обдумал свои слова. Да, он любит своего брата Ифтаха, но сомневается, можно ли передать ему владение Маханаимом, прежде чем старейшины вынесут приговор. Ифтах, сын матери-аммонитки и муж жены-аммонитки. С ранних лет окружен чужими богами. Их имена и знаки равны в его доме имени Господа. При жизни отца можно было закрыть на это глаза, ибо он руководил своим бастардом твердой рукой. Теперь же неизвестно, способен ли такой человек иметь право голоса наравне с вождями рода.

Было раннее утро, и множество людей оказалось у ворот. Горожане направлялись к своим полям и выгонам. Однако их очень заинтересовало, что выйдет из спора между Зилпой с сыновьями и Ифтахом.

Жители города стояли и сидели на корточках вокруг скамеек старейшин и смотрели на сыновей Зилпы, смотрели на Ифтаха и на пустое каменное сидение судьи, слушали складную речь Елека. То, что он говорил, имело смысл и было разумным, и они понимали, на что он намекал: скоро разразится война с сыновьями Аммона, и ни один, связанный с аммонитами человек не будет иметь права воевать в первых рядах израильтян. Но люди из Мицпе видели Ифтаха, сравнивали его с братьями, и он нравился им. Слова Елека падали на землю, не достигая их сердец.

И вот заговорил Ифтах. Широкоплечий, он стоял под солнцем, выставив вперед крупную голову, и говорил:

- Судья Гилеад, мой отец, подарил мне дом и имения в Маханаиме и приказал вырезать мое имя на межевых камнях. Я любил своего отца и слушался его. Что бы я ни делал, молился, воевал или брал жену - все это происходило с ведома и по воле моего отца, который был судьей в нашем роду. То, что говорит здесь мой сводный брат Елек, обвиняет отца, но не меня. Брат мой бесстыдник. Только что похоронили нашего отца, и он оскорбляет его из жадности своего корыстолюбивого сердца.

Это была простодушная речь, которую трудно было счесть возражением обоснованным доводам Елека против права наследования Ифтаха. Но видно было, что слова Ифтаха понравились старейшинам.

Большая часть этих старейшин была, впрочем, не так стара; тем, кто насчитывал чуть более тридцати лет, полагалось отращивать бороду. Старейшин так и называли - "бородачами". Был среди них очень древний старец по имени Менаше, который дружил с Гилеадом. Он участвовал во многих военных походах и в одном из них в качестве добычи взял аммонитку, с которой сразу же переспал, eщё до окончания войны. Затем eё объявили вне закона и принесли в жертву Господу, ибо этого требовали священники и закон. Другой раз он поступил умнее, заставив себя воздержаться от сближения с добытой им девушкой до конца войны. Только потом взял eё себе в наложницы. У него были от нeё дети, и те имели уже детей и даже внуков. Женщина давно, как и первая, была мертва, умерло и большинство детей. Старый человек частично потерял память. Однако он отлично помнил о том, что священники настойчиво предостерегали его от связи с аммониткой. Тем не менее, он их не послушал, оставил женщину себе и был очень доволен, что сделал это, ибо eё бог Мильком оказался сильным богом - и даже внуки его аммонитки выросли удачливыми. И если дух его друга Гилеада сидел теперь на каменной скамье, он слушал голос сына, рожденного аммониткой, с большим удовольствием, чем голос добросовестного, разумного Елека.

Итак, старый Менаше дружелюбно промолвил своим дребезжащим голосом:

- Продолжай, Ифтах, сын друга моего, Гилеада. Скажи нам все, что хочешь сказать. Твой отец был хорошим человеком, и ты тоже кажешься вполне удачным.

Среди слушателей находился и священник Авиам. Маленький, он стоял на слабых ногах, прислонившись к городской стене и опираясь на палку. Смотрел и слушал. В словах Ифтаха содержалось не много смысла, на его взгляд, но они были сердечны и проникали в душу. Они трогали Менаше, они трогали собравшихся здесь, даже его самого. И все же Авиам не забыл про мешок с отвратительными маленькими скульптурами. Он взглянул на пояс Ифтаха. Не притащил ли он их и сюда? И Авиам не мог принять решение - ни в пользу сыновей Зилпы, ни в пользу Ифтаха. А Господь все eщё молчал.

Тем временем Ифтах говорил:

- Благодарю тебя, о старец, друг моего отца, но мне почти нечего больше сказать. Этот жадный сын Зилпы утверждает здесь, будто бы моя мать и жена старались изгнать бога Господа из моего дома. Это - злостная ложь. Судья Гилеад в свое время отрезал волосы моей матери Леване, как велит закон, и моя мать с новыми волосами обновилась и была принята в союз Господа. Она была израильтянкой, когда забеременела мною. Я тоже поступил по закону: остриг Ктуре волосы и сделал eё другой, прежде чем она стала моей любимой женой.

Мужчины из Мицпе слушали внимательно, скорее - благосклонно. Но на этот раз ответила Зилпа. И говорила она твердо:

- Не прячь за многословием правды, ненастоящий сын Гилеада. Ты сам, как и твои женщины, насквозь заражен дыханием Милькома, поганого бога. Разве ты не осмелился принести с собой на своем теле в дом покойника божков этих женщин? Своими собственными глазами видела я, как они блестели при лунном свете. Мы все видели, и первосвященник Авиам - тоже. Может быть, они и сейчас за твоим поясом, поклонник идолов?

Это обвинение показалось людям из Мицпе убедительным. Они смотрели теперь на Ифтаха и на его пояс другими глазами, полными страха, сомнения, возмущения. Однако этот удивительный человек ответил на взгляд Зилпы, быть может, немного смущенно, но без малейшего сознания вины. Он даже улыбнулся и сказал:

- Драгоценности принадлежали моей матери и были ей очень дороги. И мой отец знал и видел, что она играла с ними, и терпел это...

Однако ему не удалось привлечь слушателей на свою сторону. Гилеад был мертв. Не клеветал ли Ифтах на него ради собственной защиты?

Зилпа громко и презрительно рассмеялась над его неуклюжей ложью. А Гадиель высказал то, что думали все:

- И он eщё оскорбляет покойного отца! Елек деловито, холодным тоном спросил:

- Зачем же, мой сводный брат Ифтах, ты засунул мешок с богами за пояс и принес их в Мицпе?..

Это убедило слушателей. В толпе засмеялись. Сначала - лишь некоторые, затем - все. Громкий иронический смех прокатился над площадью.

Ифтах смутился, может, нарочито, и объяснил, когда смех утих:

- Я не хотел никому говорить, потому что это касается только отца и меня. Но если ты, любопытный Елек, спрашиваешь с таким недоверием, я скажу. Я принес фигурки своему отцу в пещеру, чтобы он посмеялся над ними, как делал это в счастливые времена своей жизни в Маханаиме. У меня не было лучшего дара.

Объяснение прозвучало странно, но правдоподобно. Оно тронуло слушателей - и мужчин и женщин. А Менаше даже похвалил Ифтаха своим хриплым голосом:

- Да, это доставит моему молодому другу Гилеаду радость в пещере... Ты - удачный сын.

Священник Авиам не верил Ифтаху. Разумеется, камни дала ему с собой аммонитка Ктура.. А когда они принесли ему не благословение, а несчастье, он придумал отговорку. Но это была умная, рассчитанная ложь, которую многие тут же доверчиво проглотили. Это легко было прочесть по лицам слушателей. Кроме того, он преподнес эту ложь очень ловко. Пожалуй, сам верил в то, что говорил. Молодой человек был находчив, в этом надо было отдать ему должное. Так уж получалось: Господь вдохнул в этого, родившегося в поганой постели, лучшее дыхание, чем в законных сыновей Гилеада. Но почему же он дал ему такую мать и побудил затащить неверную к себе в постель? Священник стоял в мучительной нерешительности. А ведь он знал, что все ждут его слова.
[1] [2] [3] [4]