Воспоминания об Илье Эренбурге (14)
[1] [2] [3] [4]"Москва, 25 июня 1959
Дорогой товарищ Мкртчян!
Сердечно благодарю Вас за Ваше письмо! Поэзия Исаакяна такое большое и сложное явление, что писать о нем наспех мне не хотелось бы, а времени у меня сейчас очень мало: завтра снова уезжаю за границу. Я надеюсь, что осенью мне удастся осуществить мое давнее желание и побывать в Армении. Рад буду там с Вами встретиться.
И. Эренбург".
Получив такое письмо, я стал думать, как бы не прозевать приезд писателя. Четвертого сентября того же года, узнав по счастливой случайности, что Эренбург в Ереване, я поспешил к нему в гостиницу "Армения". Оказалось, что он и Любовь Михайловна только прилетели и еще мало кто знает об их приезде.
Беседовать с писателем было легко. Думалось, что он будет говорить непререкаемо, что за многие годы жизни и борьбы ему открылась истина, он все себе уяснил, все знает. Но оказалось, что и ему знакомы сомнения. Иногда он спрашивал: "Вы так думаете?" - и задумывался. И еще мне показалось (может быть, я ошибаюсь), что Эренбург принимал или не принимал людей, явления литературы и искусства целиком, без оговорок.
Эренбург доверял собеседнику. Создавалась атмосфера абсолютной непринужденности, чему способствовали также душевность и строгая простота Любови Михайловны.
Вечером 4 сентября я засиделся у Эренбургов допоздна. Утром следующего дня, когда в редакции республиканской газеты я рассказал о своей беседе, мне посоветовали написать о приезде Эренбурга и разговоре с ним. Я позвонил писателю и попросил разрешения на заметку.
- Я не скрываю, что приехал в Армению, можете написать, - весело ответил Илья Григорьевич.
В моей заметке (она была опубликована), в частности, говорилось:
"- Побывать в Армении, - сказал писатель, - мое давнишнее желание. В Ереване я впервые, но знаком с высокой культурой армянского народа, древнейшими архитектурными и литературными памятниками. О том, как я ценю Мартироса Сарьяна, я уже писал...
Эренбург особенно интересуется творчеством Исаакяна и Чаренца.
- Я видел здесь перед школой памятник Чаренцу, которого знал при жизни... С кем бы его сравнить из русских поэтов? - спрашивает Илья Григорьевич и сам же отвечает: -С Маяковским и Багрицким. Только жаль, что Чаренца и других армянских поэтов плохо переводят на русский язык...
- Нет ли переводов Исаакяна на французский язык? Французы, продолжает Эренбург, - переводят ритмической прозой, не рифмуют, но верно передают мысль и образы..."
Один из работников университетской библиотеки, познакомившись с газетным сообщением, достал поэму Исаакяна "Абул Ала Маари" на французском языке и попросил, чтобы я передал ее Эренбургу.
- Судя по французскому переводу, - сказал Эренбург, - Брюсов и Антокольский в своих переводах кое в чем отступили от оригинала, чтобы сохранить рифму. Из лирики Исаакяна есть на русском языке хорошие переводы Блока.
- Очень сильная и вместе с тем несколько ницшеанская вещь, - сказал в другой раз Эренбург, перелистывая французское издание поэмы Исаакяна "Абул Ала Маари".
О Брюсове Эренбург говорил как о поэте лично ему не близком. Сказал, что знаком с брюсовской антологией "Поэзия Армении", что она у него имеется, но ему нравятся не все переводы. Позже, цитируя "Абул Ала Маари" в переводе Брюсова, Эренбург писал: "Это - перевод Брюсова, один из лучших, но все же помеченный тяжелым шагом поэта, который назвал свою мечту "волом". Я прочитал давно поэму о багдадском Мэто во французском переводе, там не было рифм и поэтому более верными были эпитеты и внутренний ритм стиха. Часто потом я вспоминал "Абул Ала Маари". Кто же, прочитав эту поэму, скажет, что поэзия Армении носит ограниченно национальный характер?"
Эренбург считал, что с иноязычной, переводной литературой лучше всего знакомиться на французском языке.
- Например, Назым Хикмет звучит по-французски очень сильно, а по-русски значительно слабее, Пабло Неруда - тоже.
Эренбург говорил, что на русский язык вообще трудно переводить, что есть хорошие переводы на русском у Пастернака, Маршака, Мартынова, что Пастернак хорошо перевел современных грузинских поэтов, но "опастерначил" их, классики грузинской поэзии у него переведены лучше.
- Плохо, - сказал Эренбург, - что все переводят сегодня с татарского, а завтра - с узбекского. Плохо, когда переводчики - плохие поэты.
Эренбург говорил, что он почти не знает современной армянской поэзии: мало хороших переводов. Я назвал русские издания стихов Ованеса Шираза и в ответ на просьбу Ильи Григорьевича прочитал одно из стихотворений поэта.
Эренбург интересовался, близко ли перевел Исаакяна Блок, и в заключение сказал:
- Лучше Блока, очевидно, никто Исаакяна не переводил.
Я рассказал о переводах самого Исаакяна, о том, что Исаакян, еще будучи в эмиграции в Европе, перевел "Песню о Буревестнике" Горького. Перевод был опубликован в зарубежных армянских газетах и имел большой успех.
- Вот вы говорите, что Исаакян перевел "Песню о Буревестнике", а я ведь не очень люблю Горького-поэта.
В другой раз, когда один из местных литераторов заметил, что, по его мнению, Куприн и Леонид Андреев обладали не меньшим, чем Горький, талантом, но он у них не получил верной направленности, Эренбург возразил:
- Я бы этого не сказал. Если взять "Мои университеты", "Детство", "В людях" да и многое другое, то Горький, как и Бунин, на первом месте. После Бунина и Горького я бы поставил на третье место... - Эренбург задумался, -...не знаю кого, Куприна или Андреева.
Эренбург, как мне показалось, не любил позднего Андреева, не любил его пьесы, хотя "Любовь к ближнему" назвал психологически сильной вещью.
Говорили о Марине Цветаевой. Илья Григорьевич сказал, что Цветаева входит в первую десятку поэтов XX века.
II
Говорили и о стихах самого Эренбурга.
- Сейчас, - сказал Илья Григорьевич, - выходит новая книга моих стихов. В ней восемнадцать новых стихотворений.
Речь шла о книге: Илья Эренбург. Стихи. 1938- 1958 (М., "Советский писатель", 1959).
В ней мне нравились точные, афористичные стихи:
И пуд мы съели - не по нашей воле
Такой соленой, что не скажешь, соли.
Я без волнения не могу читать такие, например, строки:
Когда я был молод, была уж война,
Я жизнь свою прожил - и снова война.
Я все же запомнил из жизни той громкой
Не музыку марша, не грозы, не бомбы,
А где-то в рыбацком селенье глухом