Глава 32

Теремон узнал это здание. Это был Пантеон, Собор Всех Богов.

Немного же от него осталось. Теремон перешел через дорогу и уставился на развалины, не веря своим глазам. Пожар, по-видимому, занялся изнутри – что они там поджигали, скамьи, что ли? Потом огонь поднялся по узкой башенке за алтарем и охватил деревянные балки. Башня рухнула, увлекая за собой стены. По всей площади валялись кирпичи. Под обломками кое-где виднелись трупы.

Теремон никогда не был особенно религиозным человеком. Как и все его знакомые. Он, как и все, то и дело говорил: «Бог мой», или «боги», или «боги великие», но идея того, что бог, или боги, в зависимости от очередного религиозного течения, существуют на самом деле, всегда была глубоко чужда ему. На религию он смотрел как на нечто средневековое, замшелое и архаическое. Он посещал церковь, когда женился кто-нибудь из его друзей – такой же неверующий, как и он сам – или когда нужно было представить для газеты отчет о каком-нибудь официальном обряде. С чисто религиозной целью он не бывал в храме со времен своей конфирмации, то есть с десятилетнего возраста.

Тем не менее вид разрушенного собора глубоко тронул его. Он присутствовал при его освящении лет десять тому назад, будучи еще молодым репортером. Он знал, сколько миллионов ушло на строительство, восхищался собранными там произведениями искусства, чувствовал трепет, когда под высокими сводами звучал дивный «Гимн богам» Гиссималя. Даже он, ни во что не верующий, не мог не ощущать, что если и есть на Калгаше место, где воистину обитают боги, то это здесь.

И боги допустили, чтобы этот храм был разрушен! Боги послали Звезды, зная, что вызванное ими безумие разрушит их собственный пантеон!

Что это может означать? Доказывает ли это, что боги непознаваемы и пути их неисповедимы – если допустить, что они существуют?

Теремон знал, что этот собор никто больше не восстановит. Ничто уже не будет таким, как раньше.

– Помогите, – позвал кто-то. Слабый голос прервал размышления Теремона, и он стал оглядываться по сторонам. – Я здесь. Здесь.

Слева. Верно. Теремон увидел, как блеснул на солнце край золотой одежды. Человек был наполовину погребен под обломками – один из священников, судя по его облачению. Ниже пояса его придавила тяжелая балка, и он махал Теремону – как видно, из последних сил.

Теремон направился к нему. Но не успел он сделать и нескольких шагов, в дальнем проломе обрушенной стены возникла другая фигура. Маленький, верткий человечек рванулся вперед и с обезьяньей ловкостью полез по груде кирпичей прямо к засыпанному священнику.

Вот и хорошо, подумал Теремон. Вдвоем мы авось и сумеем снять с него балку.

И тут же застыл на месте, обомлев от ужаса. Человечек уже добрался до священника, нагнулся над ним, перерезал ему горло маленьким ножиком – совершенно спокойно, словно конверт вскрыл – и начал резать завязки богатого облачения. На Теремона злобно глянули бешеные, жуткие глаза.

– Мое – прорычал убийца, словно дикий зверь. – Мое! – и взмахнул ножом.

Теремон содрогнулся. Он долго стоял на месте, словно зачарованный ловкой работой грабителя, обирающего мертвое тело. Потом печально отвернулся и поскорей пошел прочь – через дорогу и в лес. Предпринимать что-то еще не имело смысла.

Вечером, когда Тано, Сита и Довим озарили мир своим меланхолическим светом, Теремон позволил себе поспать несколько часов, забравшись в самую чащу; но то и дело просыпался – ему казалось, что сумасшедший с ножом крадется к нему, чтобы стащить у него башмаки. Сон окончательно оставил его задолго до восхода Оноса. Когда утро наконец настало, Теремон почти удивился тому, что еще жив.

Полдня спустя он встретился с новоявленной породой убийц в третий раз. Он шел через зеленый луг, примыкавший к одному из рукавов реки, и увидел двух мужчин – они сидели в тени как раз у него на дороге и играли в кости. Вид у них было довольно спокойный и мирный. Но когда Теремон подошел поближе, они как раз заспорили, и один из них с невероятной быстротой схватил с одеяла, на котором они сидели, хлебный нож и с убийственной силой вонзил его в грудь другому. А потом улыбнулся Теремону.

– Он меня надул. Знаешь, как это бывает. Страсть как меня это злит. Не выношу, когда меня норовят надуть. – Для него все было ясно и просто. Он ухмылялся и тряс костями в стаканчике. – Эй, хочешь сыграть?

Теремон взглянул в безумные глаза и сказал как можно непринужденнее:

– Извини, я ищу свою подружку. – И прошел мимо.

– Потом найдешь! Пошли сыграем!

– Мне кажется, я ее вижу, – сказал Теремон, ускоряя шаг, и ушел, не оглядываясь.

После этого он уже не так бесшабашно разгуливал по лесу. Он облюбовал относительно необитаемую поляну и устроил себе уютную берлогу под небольшим пригорком. Рядом рос куст, обильно усыпанный съедобными красными ягодами, а дерево напротив, когда он его потряс, обрушило на него град крупных желтых орехов с вкусным темным ядрышком. Теремон обследовал близлежащий ручеек – не водится ли там что-нибудь такое, что можно поймать; но там ничего не было, кроме крохотных мальков, да и тех, как сообразил Теремон, придется есть сырыми, если наловишь: ему нечем было разжечь костер.

Жить на одних ягодах и орехах Теремону не слишком улыбалось, но пару дней можно было потерпеть.

Он уже значительно постройнел – единственный положительный эффект вселенского бедствия. Лучше переждать здесь, пока все не уляжется.

В том, что все как-то уляжется, Теремон был почти уверен. Разум вернется к людям, рано или поздно. По крайней мере, он надеялся на это, помня, как далеко продвинулся сам по сравнению с первыми моментами хаоса, вызванными Звездами в его мозгу.

С каждым днем он чувствовал себя все устойчивее, все пригоднее для жизни. Ему казалось, что он почти полностью обрел свое прежнее «я» – еще немного шаткое, немного нервное, но тут уж ничего не поделаешь. Главное, что он в здравом уме. Он убедился, что в ту Ночь получил менее жестокую встряску, чем большинство других: оказалось, что он сильнее прочих, крепче рассудком, более способен выдержать опасный для психики опыт. Но возможно, и другие, даже те, кто пострадали гораздо сильнее его, теперь начнут оправляться, и вскоре можно будет без опаски выйти и посмотреть, делается ли что-нибудь ради восстановления прежнего мира.

А пока что надо затаиться и не дать какому-нибудь психопату убить себя. Пусть они покончат друг с другом как можно скорее, а там он выглянет и посмотрит, что творится вокруг. План не особенно мужественный, зато разумный.

Он постоянно думал о том, что стало с теми, кто был с ним в обсерватории, когда настала Тьма. С Бинеем, с Ширимом, с Атором. С Сиферрой.

Особенно с Сиферрой.

Теремона все время тянуло пойти поискать ее. В долгие часы одиночества он воображал себе, как встретится с ней в лесу. Как они будут странствовать вдвоем по этому изменившемуся, опасному миру, оберегая друг друга…

Его влекло к Сиферре с самого начала, хотя он и понимал, что здесь ему ничего не светит: Сиферра, несмотря на свою красоту, принадлежала к тем людям, которые полностью довольствуются собой, и не нуждалась в мужском обществе – да и в женском тоже. Порой ему удавалось уговорить ее пойти с ним куда-нибудь, но она неизменно и хладнокровно удерживала его на безопасном расстоянии.

Теремон обладал достаточным жизненным опытом, чтобы понять, что никакими разговорами столь прочный барьер не пробьешь. Он давно уже пришел к выводу, что женщину, которая чего-то стоит, соблазнить нельзя: остается предоставить всю инициативу ей, и если она не собирается этим воспользоваться, мало что может настроить ее иначе. А за последний год его отношения с Сиферрой окончательно испортились. Она ополчилась на него – и не без причины, покаянно сознавал Теремон, – как только он начал свою злосчастную сатирическую кампанию против Атора и его сторонников.

Однако ближе к концу он стал чувствовать, что Сиферра слабеет, что она становится к нему неравнодушна вопреки самой себе. Зачем в противном случае было приглашать его в обсерваторию смотреть затмение, невзирая на категорический запрет Атора? В тот вечер был момент, когда между ними возникла настоящая близость.

Но потом все пришло разом: Тьма, Звезды, толпа, хаос. И все оборвалось. Но он мог бы разыскать ее…
[1] [2] [3]