Глава 5

– Один малый в Москве достал «Альфа-Ромео», – сказал Миша.

– Тише! – крикнул Олег и ударил ладонью по столу.

– Я спрашиваю: смог бы я проплыть, стоя на такой доске, или нет?

– Что ты такое говоришь? – удивилась Таня.

Олег закусил губу и зло посмотрел на всех.

– Конечно, смог бы, Олежка. Каждому ясно, что смог бы, – сказал ему Кянукук.

– Действительно, это несправедливо, – сказал он Тане.

– Скажи, пожалуйста, «Альфа-Ромео», – сказал он Мише.

– Ну и что дальше было? – спросил он у Эдуарда.

– Ага, тут Гошка Маслов преподносит одному по кумполу, – обрадовался Эдуард.

– Кретин, – процедил сквозь зубы Олег.

– Что-о? – Эдуард отшвырнул вилку и уставился на Олега. – Что ты сказал?

– Я сказал, что ты кретин, – мирно улыбнулся Олег.

– Ах так! – Эдуард встал и подошел к Олегу. – Хорош дружок, нечего сказать. Ты думаешь, если я на твои деньги сейчас киряю, то ты можешь… А ты-то знаешь, кто ты такой? Знаешь, нет?

Хочешь, скажу?

Кянукук похолодел и вцепился пальцами в стол. Он знал, что сейчас Эдуард скажет как раз то, после чего Олег двинет Эдуарду. Он уже видел, как летит в сторону Эдуард и сразу вскакивает, ощерясь, и видел боксерскую стойку Олега. Таня была бледна. Миша выжидательно улыбался. Эдуард нагнулся к уху Олега, чтобы сказать ему, кто он такой. Кянукук вскочил и закричал:

– Ребята, одну минуточку! Я предлагаю тост за полковника Кянукука, за его счастливое плаванье. Ведь я, друзья, скоро ухожу в Атлантику. Жду, когда придет плавбаза «Петропавловск».

Уже оформляюсь, вот как.

– Капитаном оформляешься, Кяну? – спросил Миша.

– Помполитом, – буркнул Эдуард.

– Первая удачная острота за сезон, – сказал Олег.

– Ты-то уж больно остер, – огрызнулся Эдуард.

– А как же Лилиан, Витя? – вставила находчивая Таня.

– Бедная моя Лилиан, – театрально вздохнул Кянукук.

– Как поется в песне: «Ты стояла в белом платье и платком махала».

Все засмеялись, начались общие упражнения на тему «Лилиан», общее веселье, посыпались шуточки, и конфликт был забыт.

После обеда отправились в город. Эдуард оседлал свой мотоцикл, Миша прыгнул в коляску. Олег сел за руль «Волги», Таня рядом с ним, Кянукук развалился на заднем сиденье один.

Помчались. Началась гонка. Эдуард сразу ушел вперед, Миша оборачивался, корчил зверскую рожу, «строчил из автомата».

Олег нагонял. Таня обняла его за шею.

– Подожди, девочка. Принципиальная гонка, – сквозь зубы процедил Олег.

Не задумываясь, он сделал левый обгон автобуса и сравнялся с мотоциклом. Кянукук «метнул гранату». Олег вырвался вперед метров на сто. Оглянулся и оскалился. Сзади с проселочной дороги на шоссе выворачивал мотоцикл автоинспектора, преграждая путь Эдуарду.

– Ты мальчишка! – воскликнула Таня.

– Нет, – коротко бросил Олег.

– А я хочу, чтобы ты был мальчишкой, – закапризничала она.

– Ну, хорошо, – согласился он.

Кянукук посмотрел на их затылки и вдруг почувствовал, что ему очень хочется дать Олегу ребром ладони по шее.

Море скрылось. По обеим сторонам шоссе теперь тянулись сосновые леса. Справа, там, где было невидимое сейчас море, над соснами висели розовые и фиолетовые облака. В соснах иногда мелькали белые рубашки, по обочинам тихо проезжали велосипедисты, перед дачами люди играли в бадминтон.

Кянукук подумал, что он напрасно сидит здесь на заднем сиденье чужой «Волги», что напрасно он остановил драку Олега и Эдуарда: пусть бы как следует накостыляли друг другу – напрасно он смотрит на затылки этих двух людей, лучше бы сейчас на лихтере поиграть с детьми, дождаться матросов и спеть им какие-нибудь песни, помечтать о приходе «Петропавловска», а это все – напрасное, напрасное и ненужное – ну, хорошо – в последний уж раз – ну, черт с ним – ведь в самый последний.

– Спички, друг мой Кяну, спички! – воскликнул Олег.

Кянукук перегнулся через спинку и дал ему прикурить.

Вперединесколькомашинмедленно объезжали асфальтоукладчик. Пришлось и Олегу сбросить скорость.

Асфальтоукладчик своей странной формой походил на гигантскую черную пишущую машинку древних времен. Над ним струился нагретый воздух. Внизу, у его подножия, полыхал огонь. Девушки в вылинявших майках и ситцевых шароварах шуровали лопатами ноздреватую черную массу. За рычагами сидел костлявый парень в бабьем платке, по-пиратски обмотанном вокруг головы. За укладчиком тянулась широкая дымящаяся полоса нового асфальта.

Там еще подрабатывал каток.

«Вот работают, – подумал Кянукук, глядя на девушек, на парня, на асфальтоукладчик и каток. – Молодцы!»

Через несколько минут они уже въезжали в предместье, где шла тихая вечерняя жизнь: у ворот деревянного дома стояли солдат с девушкой, группа мужчин освежалась пивом у голубого ларечка, около столба с репродуктором слушала футбольный репортаж другая группа – в переулках лежала мягкая коричневая пыль, ватага ребят бежала куда-то с мячом, а один их сверстник тихо сидел возле забора и что-то строгал.

«Так вот и я в Свердловске всегда уединялся от ребят, – подумал Кянукук. – Если бы не уединялся, небось не вырос бы таким».

Мальчик скользнул взглядом по их машине. У него был крутой лобик, и волосы ежиком, и внимательные добрые глаза.

«Мне бы такого внука к старости бог послал», – подумал Кянукук.

Он стал ждать в вестибюле гостиницы, пока «ребятишки» переоденутся. Сел на диван и углубился в чтение проспекта, возвещавшего сразу на четырех языках об удобствах гостиницы и красотах побережья. Вскоре он заметил в толпе приезжающих и отъезжающих, иностранцев и наших, итальянского певца Марио Чинечетти. Марио уныло беседовал со строгим гражданином явно не артистического вида. Кянукук привстал и поприветствовал итальянца:

– Салют, Марио! Привет представителям стиля «прогрессив»!

Певец, вместо того, чтобы бурно ответить на приветствие, только вяло помахал ему: подожди, мол. Что такое?

Марио кивнул несколько раз серьезному гражданину, получил из его рук какую-то бумажку, вздохнув, сунул ее в карман, подошел к Кянукуку и сел рядом на диван.

– Все, – сказал он, – нащупали. Придется возвращаться.

– Куда? – изумился Кянукук. – Неужто в Геную?

– В Вологду, – ответил Марио. – Я в Вологде живу.

– То есть? – опешил Кянукук.

– Вообще-то я ленинградец, – загорячился Марио. – Понимаешь, старик, выселили в административном порядке.

Несправедливость, понимаешь? Сиди теперь и тухни в этой Вологде.

– Фарцовка, что ли? – смекнул Кянукук.

– Грехи молодости, – уклончиво ответил «итальянец».

– Ничем не могу помочь, Марио, – вздохнул Кянукук.

– Меня не Марио зовут, Колей, – печально отозвался Марио. – Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй. Вот как получается.

Помолчали. «Итальянец» почесал ногтем пробор, потер рукавом блестящие пуговицы на своем пиджаке, который он называл «блейзером», то есть «клубным» пиджаком.

– На юг, что ли, податься? – прикинул он. – Деньги нужны. В наше время, знаешь, без денег…

– Что верно, то верно, Марио, – покивал Кянукук.

Он переживал за «итальянца».

– Коля, – мрачно поправил певец.

– Да, прости, Коля.

По лестнице в вестибюль сбежала Таня. Она была в широкой шерстяной юбке, в свободной кофточке, бежала, быстро-быстро перебирая ногами, глаза ее блестели, волосы были растрепаны.

Компания иностранцев изумленно уставилась на нее.

– Чего они уставились, эти худосочные американцы? – возбужденно воскликнула она.

– Это финны, – уточнил Марио.

– Слушай, Кяну, – быстро заговорила она, – они уж там надрались, не хотят спускаться. Идем стащим их. Я хочу сегодня развлекаться и ездить по городу. Марио, пошли с нами!

– Коля, – поправил Марио, – меня зовут Коля.

– А у итальянцев всегда несколько имен! – воскликнула Таня.

– Марио-Коля-Джузеппе-Квазимодо. Я тебя буду звать Квазимодо.

Они стали подыматься по лестнице.

– Кажется, ты тоже успела хлебнуть, Таня? – осторожно спросил Кянукук.

– А ты что думал? – крикнула она. – Я ведь завтра уезжаю.

Мне на все наплевать. Я сегодня буду очаровательной.

– Не разыгрывай, пожалуйста, из себя хэмингуэевскую героиню, – тихо сказал Кянукук.

– Что-о? – возмутилась она. – Ишь ты как заговорил! Тоже мне Ванька-Встанька. Дай-ка я тебя поцелую.

Она прижалась к Кянукуку всем телом, обхватила его шею и нежно, сильно поцеловала в губы. Потом быстро побежала вперед, крикнула на ходу:

– А вот и буду разыгрывать! Это моя профессия! Всех сегодня разыграю!

Сверкнула глазками, как бес.

Кянукук прислонился к перилам. Ему вдруг стало зыбко, нехорошо, пусто как-то, все было чужим. Что это за женщина там, наверху, смеется, что за мужчина рядом, почему не слышно петухов, ночь или день, сплю или фантазирую?

Сверху чинно спускалась троица в вечерних костюмах.

В этот вечер они просто неистовствовали, гоняли по кривым и горбатым улицам, вваливались в рестораны и маленькие кафе, в буфеты, в магазины. В каком-то кафе они встретили Нонку, говорливую девицу, жадную до танцев, до кутежей. Как раз из-за Нонки Эдуарду и Мише пришлось крепко поговорить с одним пареньком, пришлось вывести его на задний двор и поучить уму-разуму.

Таня танцевала без устали, танцевала со всеми подряд. Она была хмельная, растрепанная и очень красивая. Везде ее узнавали, везде шептались: «Вон Таня Калиновская идет». А потом уж кое-кто стал кричать: «Таня, иди к нам!» Она подходила и садилась, а потом шла танцевать с кем-нибудь из той компании, но тогда подходил Олег, крепко брал наглеца за руку, и тот уже больше не отваживался покрикивать: «Таня, иди к нам!»
[1] [2] [3] [4]