Класс конфликтологии

При всей своей манерности Северянин иногда создавал нечто пронзительное. В этих строчках и отец, и дочь охвачены небесным чувством сострадания, и ласточка как объект сострадания вовлечена в акт небесной милости, то есть, быть может, в над-человечность.

Двадцатый век принес массовые вакханалии ублюдочной плоти, кровавые заклятия коммунизма и нацизма. Однако он же ввел в обиход неведомые прежде акции массового гуманизма, вдохновленные состраданием. Когда еще случалось в человеческой истории, чтобы армада снималась плыть (в данном случае лететь) за полсвета с единственной целью — спасти умирающих детей страны, чье мужичье осатанело от дурманных листьев «хат»?

В этом веке, от которого уже осталось всего ничего, на Земле появились могущественные организации, профессионально занятые состраданием. Возникла всемирная либеральная система ООН. Оборонительный блок решил предотвратить возможность геноцида в глухом углу Европы. Пусть эта операция оказалась ущербной во многих отношениях, и прежде всего в перекосе нравственного стержня, все-таки она была мотивирована не чем иным, как либеральным мировоззрением.

Означает ли это, что к концу XX века люди чуть-чуть отошли от своего «био» и приблизились к «не-био» благодаря своему единственному, по Шопенгауэру, «небесному чувству»? Пойдет ли следующий век дальше по этому пути или отбросит его как старомодный вздор?

Люди привыкли считать вздором все, что выходит за рамки прагматизма. А вдруг окажется наоборот? Ясно, что без прагматических подпорок рассыплется весь карточный домик так называемой реальности, однако без вспышек вдохновения в этом домике нельзя будет дышать.

В этом смысле интересна история всем сейчас известного эколога, или, как его называют в прессе, «борца за воздух», Славы Горелика. В начале 90-х в России он рьяно устремился в новый, далеко не всегда легитимный бизнес. В принципе, его можно было тогда назвать членом «русской мафии» или своего рода «антимафиозным мафиозо», поскольку его группа всегда находилась в состоянии войны с другими кланами. Так или иначе, через его руки проходили фантастические суммы, и часть этих сумм прилипала к рукам в основном в виде наличных.

Будучи еще крутым мафиозо, мистер Горелик делал значительные дотации российским экологическим обществам. Свою финансовую группу он даже назвал 000 «Природа».

Естественно, многие думали, что это делается лишь для отвода глаз или для отмывания грязных денег, но это было справедливо только отчасти. Горелик уже тогда был одержим тем, что он позднее назвал the fight against the world's vicious farting.[128]

Два года назад, после того как «Природа» стабилизировалась в роли легитимной могущественной корпорации, а ее основатели Горелик, Мумуев и Дикобразова вошли в число так называемых российских «олигархов», происходит то, что мы склонны считать человеческим чудом. Слава и его жена, известная деятельница женского движения Наталья Светлякова, публикуют манифест, в котором объявляют о создании международного общества AIR-GOR («Горный воздух»). В пользу этого общества они переводят все свои личные средства со счетов в России и за границей. «Пусть наш поступок выглядит донкихотством, — говорят они, — но мы не против ветряных мельниц, мы за них!»

Суть этого поступка состоит в том, что он совершается не для себя и даже не для современников — люди пока еще не задыхаются от удушья, — а для гипотетических поколений будущего. Или даже для того грядущего естества, которое мы здесь называем «над-человечеством». Так эти люди осуществляют свое право на утопию.

Среди утопий XX века есть лишь одна, что не развалилась, — это утопия художественной культуры. Революцию начали французы, импрессионисты и символисты. Кондовый реализм качнулся. За привычными декорациями стала просвечивать метафизика.

Через пару десятилетий дело докатилось до России. Мережковский произнес свою знаменитую речь. Смысл ее сводился к тому, что функциональный (социальный) реализм оставляет человека перед черной бездной, потому что делает вид, что ее не существует. Реализм говорит, что в мире есть непознанное, подразумевая, что оно будет познано. Между тем любой человек в глубине души догадывается, что в мире, или за миром, есть непознаваемое, и оно не становится для него светлее от того, что о нем не принято говорить.

Видеть мир в символах замирности — вот к чему вели символисты, и именно в эту сторону стало развиваться искусство XX века. Только в символах и виден смысл, или несмысл, невзирая на другие знаковые клички в контексте литературной конкуренции.

В то время, когда политические утопии захлебывались кровью в своей борьбе за власть, то есть за биологию, хлебниковский Зангези, этот новый Заратустра, а также малевичевский «авиатор иных сфер» всякий раз старались, как нынче говорят, «выйти в астрал».

Сюрреалисты, и вместе с ними Пикассо и Дали, поставили под сомнение реальность или, скажем так, обязательность реальных форм. Метафизика становилась непременной художественной метафорой. Технология искусства позволила останавливать вечно пролетающий мимо миг. До сих пор не ясно, как возникает волшебство фотографии и кино, что позволяет запечатлеть на пленке момент со всеми его предметами, лицами и выражением лиц. Человек умирает, пропадают предметы, разваливается мизансцена, однако оказывается, что человек не совсем умирает, предметы не совсем пропадают и мизансцена остается в хранилище. Конечно, это не победа над временем, однако отчетливый знак того, что в каких-то пересечениях бытия и не-бытия существует более совершенная фильмотека.
[1] [2] [3] [4]