ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой рассказывается о горячем разговоре между доктором и Аврелием Падреле

— Можно и поконкретней, — согласился Падреле и снова бросил быстрый взгляд на Беренику. — Меня поражает назначенная вами плата.

— Это почти себестоимость, — возразил Попф, оправдываясь. — Вы не имеете представления, какую уйму денег я ухлопал в мой эликсир. Не могу я брать меньше полкентавра…

— Извините меня, доктор, — снисходительно усмехнулся Падреле-младший, — прошу прощения, но в вас нет и грана делового человека. Кто вас заставляет брать меньше полкентавра? Берите больше! Берите… — Тут он в третий раз кинул взгляд на Беренику, все еще продолжавшую держать под руку своего мужа, но смотревшую с огромным уважением на него, на Падреле… — берите лучше за свой эликсир пять миллионов кентавров.

— То есть вы предлагаете мне… — начал, стараясь сохранить самообладание, доктор Попф.

— …Пять миллионов только за то, что вы продадите патент эликсира нашей фирме, — подхватил его слова Аврелий Падреле, сам восхищенный своим предложением.

Это была первая в его жизни коммерческая сделка, которую собирался предпринять младший представитель знаменитого банкирского дома, и он был в восторге, предвкушая одобрение, которое по этому случаю выразит глава фирмы.

— Вашей фирме? — машинально переспросил Попф.

— Нашей, дорогой доктор, нашей с вами совместной фирме! — поправил его Падреле, самодовольно потирая большие и очень гладкие руки. — Я предлагаю вам (и уверен, что мой брат поддержит меня) пять миллионов чистоганом только за то, чтобы патент вашего эликсира остался в собственности вновь организуемой фирмы «Братья Падреле и Попф. Скотобойные, кожевенные и суконные предприятия». «Братья Падреле и Попф»! Черт возьми, это звучит! — Он возбужденно вскочил на ноги. — С вашим эликсиром наша фирма станет повелительницей скотоводства, мясной, консервной, молочной, шерстяной и массы других отраслей промышленности и торговли! Не беспокойтесь: я имел в вашем доме достаточно досуга, чтобы обдумать свое предложение со всех сторон. Я, быть может, не такой мастак по части наук и изящных искусств, но прошу вас помнить, что у меня неплохая наследственность. Мой прапрадед начал свою деловую карьеру продавцом в провинциальной табачной лавочке. Черт возьми, у меня неплохо стала варить голова! Сначала мы затопим рынок дешевым молоком, дешевыми консервами, почти бесплатной кожей, шерстью. Мы пустим в трубу всех молочных, мясных и всяких других королей. А потом, когда мы их окончательно уложим на обе лопатки, мы будем диктовать рынку те цены, которые сочтем нужными. И лишь на рынок осмелится выползти какой-нибудь конкурент, мы снова пускаем в ход ваш эликсир и снова остаемся единственными владыками рынка, самодержавными королями, императорами, богами мяса и молока, шерсти и кожи. У вас не кружится голова, доктор?

Голова закружилась у Береники. Она побледнела, выпустила руку мужа, присела на краешек дивана и с каким-то испуганным выражением впилась глазами в лицо доктора Попфа, который со странным безразличием выслушал подробный план ограбления страны при помощи его изобретения.

— Вы строите себе собственный институт! — гремел между тем Падреле, патетически потрясая руками. — Богатейший институт! К вашим услугам самые блестящие научные сотрудники, виднейшие ученые Аржантейи и всего мира!.. Вас избирают почетным членом всех научных обществ и университетов Аржантейи. Это я уже беру на себя.

— Полагаю, что меня изберут и без вашей помощи, — самолюбиво перебил его Попф.

— Не будьте ребенком! — закричал Падреле. — Вы отлично знаете, что это не так. Я хотел бы посмотреть, как трижды гениальный распрофессор получит в Аржантейе ученую степень или что-нибудь в этом роде, если этого не захотят Падреле, или Хуан Пизарро, или Дешапо, или Крюгер, или Макмагон, или Диего Альварес ди Ривера!

Он выкрикнул фамилии членов знаменитой «шестерки» с тем горделивонаглым пафосом, с которым шаман выкрикивает перед трепещущей толпой страшные и ослепляющие имена всесильных богов.

Конечно, доктор Стифен Попф не был настолько юн и неопытен, чтобы не знать, какое огромное влияние имеют члены «шестерки» на всю, в том числе и научную, жизнь Аржантейи. Но он был со студенческих лет воспитан в убеждении, что об этом не полагается говорить открыто, особенно если говорящий сам относится к правящей верхушке страны. В этом было что-то глубоко унизительное, постыдное, такое, от чего впечатлительному Попфу иногда не хотелось жить.

— Эти джентльмены крупные научные авторитеты? — спросил он, наливаясь холодной яростью и старательно отводя свой взгляд от взбешенной Береники.

О, как она презирала его в эти минуты, как она ненавидела его за то, что он уводил разговор в сторону от дела, от предлагаемого Аврелием Падреле богатства!

— Эти джентльмены крупнейшие финансовые авторитеты! — проревел Аврелий Падреле и с такой силой стукнул кулаком по столу, что стоявшая на самом краю дешевая фарфоровая чашечка упала на пол и разбилась. — Уверяю вас, почтеннейший, это поважней, чем какие-то…

— Осторожней в выражениях, сударь! — очень тихим и спокойным голосом предупредил его доктор Попф, но Падреле уже сорвался с цепи.

— …клистирные трубки, которым не на что купить себе кролика для опытов!..

Наступило тяжелое молчание, которое через добрую минуту прервал по-прежнему очень тихий голос доктора Попфа.

— Господин Падреле, — неправдоподобно спокойно промолвил доктор Попф, — я вас прошу немедленно убираться вон.

Он приоткрыл дверь, позвал вдову Гарго и сказал ей:

— Большая просьба, госпожа Гарго. Господин Падреле сегодня уезжает. Приобретите ему костюм, пальто, шляпу и обувь. В магазине скажите, что это для меня. Деньги вам даст господин Падреле.

И он заперся в своем кабинете.

Часа за полтора до своего отъезда Падреле переслал ему через вдову Гарго конверт с сорока восемью тысячами кентавров и письменным обязательством выслать остальные пятьдесят две тысячи не позднее пятого сентября. Доктор Попф вернул ему обязательство и деньги с припиской, что он не берет платы с тех, над кем он производит научные опыты, все равно, будь то представитель знаменитого банкирского дома «Братья Падреле» или обыкновенная крыса.

Не желая видеть Падреле, доктор Попф пробыл в своем кабинете, пока тот не отправился на вокзал. Потом Попф спустился вниз. Его встретила заплаканная госпожа Гарго и, всхлипывая, подала записку.

Береника Попф, урожденная Мишелли, сообщала доктору Попфу, что она не может с ним больше жить и что она уезжает в Город Больших Жаб.
[1] [2]