ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой, между прочим, Падреле-младший убеждается в существенной разнице между доктором Стифеном Попфом и господином Родриго Аква

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой, между прочим, Падреле-младший убеждается в существенной разнице между доктором Стифеном Попфом и господином Родриго Аква

Конечно, Аврелий Падреле и в мыслях не имел отправляться в Новый Эдем. Ему там ровным счетом нечего было делать.

Его появление в Туберозе, разговор с хозяином гостиницы о Новом Эдеме, отъезд поздним вечером в наемной машине — все это было заранее предусмотренными деталями плана, тщательно продуманного господином Падреле.

Падреле понимал, что всякая шумиха вокруг его прибытия в Бакбук неминуемо отпугнет Попфа. Значит, требовалась особенная скрытность, которой он и добился ценой сравнительно небольшой затраты времени и средств.

И вот примерно через сорок минут после того, как наемная машина на предельной скорости выскочила за черту города Тубероза, очень маленький человечек с чемоданом в руке осторожно постучался в двери дома доктора Попфа.

Густой ночной мрак окутал уже к этому времени заснувший Бакбук. Спала в своей одинокой комнате вдова Гарго, сонно ворочалась на своей перине уставшая от дневных трудов аптекарша Бамболи, которой мешал неожиданно-мощный храп ее хилого мужа; спали достойные бакбукские эскулапы, набираясь сил для прилично оплачиваемой помощи своим ближним; тихо посапывали в безмятежной, сладкой дреме местные обыватели и сплетники, так и не узнавшие, какой удивительный пациент стучался в эту минуту в двери приезжего доктора.

Где-то на соседней улице послышались шаги случайного пешехода. Тявкнула и замолкла собака. Стучавший замер, несколько секунд простоял без движения, оглянулся, быстро ударил несколько раз в двери костяшками пальцев, подождал и снова постучал. На этот раз громче и дольше.

Наконец он услышал глухо доносившиеся из дома женский и мужской голоса. Через несколько мгновений молодой женский голос спросил из-за закрытых дверей:

— Кто там?

— Откройте, пожалуйста, госпожа Попф, — ответил ей вполголоса Падреле, догадавшийся, что это, верно, и есть жена доктора, о которой он слышал от Магарафа. — Я из Города Больших Жаб… С приветом от человека, который очень интересует вашего супруга.

— Девочка?! Одна! В такую позднюю пору!.. — удивилась Береника, которую ввел в заблуждение тонкий голосок лилипута. Она приоткрыла дверь и сказала: — Входи, девочка!

Если бы в прихожей было посветлее, она бы смогла увидеть, как позеленело от этого невольного оскорбления лицо вошедшего. Но в прихожей было все же вполне достаточно света, чтобы Береника могла убедиться, что перед ней не девочка, а, очевидно, один из прежних коллег Томазо Магарафа.

— Ах, извините, пожалуйста, — смутилась она. — Вы, вероятно, друг бедного Томазо Магарафа?

Любой на месте Аврелия Падреле простил бы жене доктора Попфа ее ошибку. Но Падреле-младший, который не знал, что его больше оскорбило, — то ли, что его, мужчину за тридцать, приняли за девочку, то ли, что в нем — одном из богатейших людей страны — могли заподозрить друга нищего комедианта, — Падреле едва сдержал себя, чтобы не наговорить непоправимых дерзостей жене этого провинциального докторишки.

— Не имел чести! — презрительно пропищал он. — Но мог бы о нем кое-что рассказать.

Он молча двинулся вперед, всем своим видом показывая, что не расположен тратить попусту время на болтовню.

Обиженная его тоном и огорченная своей невольной бестактностью, Береника проследовала за ним туда, где на светлом фоне раскрытой двери показался Попф.

— Этот господин к тебе, — сказала Береника. — Он из Города Больших Жаб… от Томазо Магарафа…

— Это просто замечательно! — воскликнул Попф. — Милости прошу! Вы и представить себе не можете, как кстати вы приехали! Если бы вы только знали, как меня волнует судьба вашего друга!

Падреле, усевшийся было в кресле, не мог вынести это оскорбление вторично. Его желтое лицо еще больше пожелтело. Он соскочил на пол, отвесил подчеркнуто церемонный поклон и, задыхаясь от бешенства, пропищал:

— Я уже был счастлив сообщить вашей уважаемой супруге, что не имею чести быть другом господина Магарафа. Моя фамилия Падреле. Я — Аврелий Падреле из фирмы «Братья Падреле и компания», если вам что-нибудь говорит это словосочетание!

— Примо Падреле ваш родственник? — несколько растерянно осведомился доктор.

— С вашего позволения, это мой брат! Мой старший брат и глава фирмы! — надменно ответил Падреле и иронически добавил: — Я вижу, кое-какие сведения о жизни деловых кругов доходят и до вашей… — он хотел сказать «дыры», но удержался и поправился: — и до вашего Бакбука.

Конечно, «это словосочетание» говорило очень многое даже таким далеким от политики и деловой жизни людям, как Попф и его жена. Не было во всей Аржантейе человека, который не слыхал бы о банковском концерне Падреле, одной из тех шести фирм, которые были тайными, но подлинными хозяевами республики со всеми ее богатствами, землями, лесами, недрами и предприятиями, университетами, министерствами и храмами, кабаками, железными дорогами и детскими приютами.

В каком бы уголке Аржантейи вы ни проживали — в Городе Больших Жаб или на убогой ферме где-нибудь в дичайшей степной глухомани, вы одинаково аккуратно, хотя далеко не всегда об этом подозревая, платите дань «шестерке» и в том числе концерну Падреле. С самого вашего рождения и до последнего вздоха вам незримо, но вполне ощутимо сопутствуют агенты и контрагенты одной из этих фирм, а то и всех шести сразу. Вы пьете утром кофе с плантации Объединенной кофейной компании, тридцать четыре процента акций которой находятся в руках банка Падреле. Сахар, который вы бросили в свой кофе, изготовлен на заводах Аржантейской анонимной сахарно-рафинадной компании, являющейся постоянным клиентом этого же банка. Вы ежедневно платите дань фирме Падреле, зажигая газ, подбрасывая уголь в камин, посещая кино, опускаясь в мрачные трущобы метрополитена и приобретая билет компании воздушных сообщений «Икар-Аржантейя», покупая местечко на кладбище и ложу в театре, пачку табаку и галлон бензина, пару носков и стандартный летний домик на колесах, железнодорожный билет и садовую лейку, оплачивая счет за электричество, за мясо к обеду, за учение в университете, за модное платье или убогий стандартный костюм.

Даже налоги, которые вы платите государству, чтобы Аржантейя была могуча и неприступна, и те уходят в бездонные карманы всюду проникающей «шестерки», потому что все военные заказы по загадочной закономерности непременно попадают на заводы, принадлежащие кому-либо из «шестерки».

Если вас за радикальные взгляды избил полицейский, стоящий на страже интересов «шестерки», то и в этом случае вы, смывая со своего лица кровь и грязь, даете заработать братьям Падреле или их коллегам, так как акции четырех крупнейших в стране мыловаренных трестов распределены между банком Падреле и банкирским домом «Пизарро и сыновья».

В свое время всю страну облетела крылатая фраза из замечательного памфлета профессора Камилла Спуина: "Меня поражает в господине Падреле Примо не его баснословное богатство, не его железный характер, даже не его поистине необозримые деловые связи, а то, что он выработал в себе способность не улыбаться, произнося слово «демократия».

Эта фраза стоила господину Падреле одной минуты раздражения, а профессору Камиллу Спуину — всей его дальнейшей научной карьеры. Он так и кончил свою жизнь ничтожным агентом по страхованию недвижимого имущества.

Вот что обозначало «словосочетание» «Братья Падреле и Кш». Старшего Падреле звали Примо, младшего — Аврелий. Примо Падреле, единолично управлявший гигантскими капиталами, принадлежавшими ему и его брату, находился в Городе Больших Жаб. Аврелий Падреле собственной своей крохотной персоной находился в интересующий нас момент в Бакбуке, в кабинете неприметного провинциального врача Стифена Попфа.

Было бы извращением истины, если бы мы сказали, что на доктора Попфа и его супругу, особенно на последнюю, горделивое заявление их удивительного гостя не произвело никакого впечатления. Нельзя вырасти в обществе, где деньги — все, и не испытать по крайней мере легкого головокружения при виде человека, ворочающего миллиардами.

Но доктор смутился в первый миг больше от неожиданности, нежели от робости и преклонения. Он был, впрочем, достаточно честен перед самим собой, чтобы признаться, что чувствовал бы себя гораздо свободнее, если бы его посетитель не был так богат.

— Как же, как же! — ответил он независимым тоном, но, пожалуй, чуть-чуть поспешнее, нежели хотел бы. — Кое-что о жизни деловых кругов доходит и до нашего Бакбука. Прошу вас, садитесь! Давно ли вы видели Томазо Магарафа?

— В день моего отъезда, — сухо ответил Падреле, привыкший, чтобы в его присутствии занимались только его персоной.
[1] [2] [3]