Степанович. Что бывало (рассказы) (2)

- Честное-расчестное, бабушка. - И схватил бабушку за юбку.

Бабушка не убрала пароходика.

Я всё смотрел на пароходик. Влезал на стул, чтоб лучше видеть. И всё больше и больше он мне казался настоящим. И непременно должна дверца в будочке отворяться. И наверно, в нём живут человечки. Маленькие, как раз по росту пароходика. Выходило, что они должны быть чуть ниже спички. Я стал ждать, не поглядит ли кто из них в окошечко. Наверно, подглядывают. А когда дома никого нет, выходят на палубу. Лазят, наверно, по лестничкам на мачты.

А чуть шум - как мыши: юрк в каюту. Вниз - и притаятся. Я долго глядел, когда был в комнате один. Никто не выглянул. Я спрятался за дверь и глядел в щёлку. А они хитрые, человечки проклятые, знают, что я подглядываю. Ага! Они ночью работают, когда никто их спугнуть не может. Хитрые.

Я стал быстро-быстро глотать чай. И запросился спать.

Бабушка говорит:

- Что это? То тебя силком в кровать не загонишь, а тут этакую рань и спать просишься.

И вот, когда улеглись, бабушка погасила свет. И не видно пароходика. Я ворочался нарочно, так что кровать скрипела.

Бабушка:

- Чего ты всё ворочаешься?

- А я без света спать боюсь. Дома всегда ночник зажигают. - Это я наврал: дома ночью темно наглухо.

Бабушка ругалась, однако встала. Долго ковырялась и устроила ночник. Он плохо горел. Но всё же было видно, как блестел пароходик на полке.

Я закрылся одеялом с головой, сделал себе домик и маленькую дырочку. И из дырочки глядел не шевелясь. Скоро я так присмотрелся, что на пароходике мне всё стало отлично видно. Я долго глядел. В комнате было совсем тихо. Только часы тикали. Вдруг что-то тихонько зашуршало. Я насторожился - шорох этот на пароходике. И вот будто дверка приоткрылась. У меня дыхание спёрло. Я чуть двинулся вперёд. Проклятая кровать скрипнула. Я спугнул человечка!

Теперь уж нечего было ждать, и я заснул. Я с горя заснул.

На другой день я вот что придумал. Человечки, наверно же, едят что-нибудь. Если дать им конфету, так это для них целый воз. Надо отломить от леденца кусок и положить на пароходик, около будочки. Около самых дверей. Но такой кусок, чтоб сразу в ихние дверцы не пролез. Вот они ночью двери откроют, выглянут в щёлочку. Ух ты! Конфетища! Для них это - как ящик целый. Сейчас выскочат, скорей конфетину к себе тащить. Они её в двери, а она не лезет! Сейчас сбегают, принесут топорики - маленькие-маленькие, но совсем всамделишные - и начнут этими топориками тюкать: тюк-тюк! тюк-тюк! И скорей пропирать конфетину в дверь. Они хитрые, им лишь бы всё вёртко. Чтоб не поймали. Вот они завозятся с конфетиной. Тут, если я и скрипну, всё равно им не поспеть: конфетина в дверях застрянет - ни туда, ни сюда. Пусть убегут, а всё равно видно будет, как они конфетину тащили. А может быть, кто-нибудь с перепугу топорик упустит. Где уж им будет подбирать! И я найду на пароходике на палубе малюсенький настоящий топорик, остренький-преостренький.

И вот я тайком от бабушки отрубил от леденца кусок, как раз какой хотел. Выждал минуту, пока бабушка в кухне возилась, раз-два - на стол ногами, и положил леденец у самой дверки на пароходике. Ихних полшага от двери до леденца. Слез со стола, рукавом затёр, что ногами наследил. Бабушка ничего не заметила.

Днём я тайком взглядывал на пароходик. Повела бабушка меня гулять. Я боялся, что за это время человечки утянут леденец и я их не поймаю. Я дорогой нюнил нарочно, что мне холодно, и вернулись мы скоро. Я глянул первым делом на пароходик! Леденец как был - на месте. Ну да! Дураки они днём браться за такое дело!

Ночью, когда бабушка заснула, я устроился в домике из одеяла и стал глядеть. На этот раз ночник горел замечательно, и леденец блестел, как льдинка на солнце, острым огоньком. Я глядел, глядел на этот огонёк и заснул, как назло! Человечки меня перехитрили. Я утром глянул - леденца не было, а встал я раньше всех, в одной рубашке бегал глядеть. Потом со стула глядел - топорика, конечно, не было. Да чего же им было бросать: работали не спеша, без помехи, и даже крошечки ни одной нигде не валялось - всё подобрали.

Другой раз я положил хлеб. Я ночью даже слышал какую-то возню. Проклятый ночник еле коптел, я ничего не мог рассмотреть. Но наутро хлеба не было. Чуть только крошек осталось. Ну, понятно, им хлеба-то не особенно жалко, не конфеты: там каждая крошка для них леденец.

Я решил, что у них в пароходике с обеих сторон идут лавки. Во всю длину. И они днём там сидят рядком и тихонько шепчутся. Про свои дела. А ночью, когда все-все заснут, тут у них работа.

Я всё время думал о человечках. Я хотел взять тряпочку, вроде маленького коврика, и положить около дверей. Намочить тряпочку чернилами. Они выбегут, не заметят сразу, ножки запачкают и наследят по всему пароходику. Я хоть увижу, какие у них ножки. Может быть, некоторые босиком, чтобы тише ступать. Да нет, они страшно хитрые и только смеяться будут над всеми моими штуками.

Я не мог больше терпеть.

И вот - я решил непременно взять пароходик и посмотреть и поймать человечков. Хоть одного. Надо только устроить так, чтобы остаться одному дома. Бабушка всюду меня с собой таскала, во все гости. Всё к каким-то старухам. Сиди - и ничего нельзя трогать. Можно только кошку гладить. И шушукает бабушка с ними полдня.

Вот я вижу - бабушка собирается: стала собирать печенье в коробочку для этих старух - чай там пить. Я побежал в сени, достал мои варежки вязаные и натёр себе и лоб и щёки - всю морду, одним словом. Не жалея. И тихонько прилёг на кровать.

Бабушка вдруг хватилась:

- Боря, Борюшка, где ж ты? - Я молчу и глаза закрыл. Бабушка ко мне:

- Что это ты лёг?

- Голова болит.

Она тронула лоб.

- Погляди-ка на меня! Сиди дома. Назад пойду - малины возьму в аптеке. Скоро вернусь. Долго сидеть не буду. А ты раздевайся-ка и ложись. Ложись, ложись без разговору.

Стала помогать мне, уложила, увернула одеялом и всё приговаривала: "Я сейчас вернусь, живым духом".

Бабушка заперла меня на ключ. Я выждал пять минут: а вдруг вернётся? Вдруг забыла там что-нибудь?

А потом я вскочил с постели как был, в рубахе. Я вскочил на стол, взял с полки пароходик. Сразу руками понял, что он железный, совсем настоящий. Я прижал его к уху и стал слушать: не шевелятся ли? Но они, конечно, примолкли. Поняли, что я схватил ихний пароход. Ага! Сидите там на лавочке и примолкли, как мыши.

Я слез со стола и стал трясти пароходик. Они стряхнутся, не усидят на лавках, и я услышу, как они там болтаются.

Но внутри было тихо.

Я понял: они сидят на лавках, ноги поджали и руками что есть сил уцепились в сиденья. Сидят как приклеенные.

Ага! Так погодите же. Я подковырну и приподниму палубу. И вас всех там накрою. Я стал доставать из буфета столовый нож, но глаз не спускал с пароходика, чтоб не выскочили человечки. Я стал подковыривать палубу. Ух, как плотно всё заделано. Наконец удалось немножко подсунуть нож. Но мачты поднимались вместе с палубой. А мачтам не давали подниматься эти верёвочные лесенки, что шли от мачт к бортам. Их надо было отрезать - иначе никак. Я на миг остановился. Всего только на миг. Но сейчас же торопливой рукой стал резать эти лесенки. Пилил их тупым ножом. Готово, все они повисли, мачты свободны. Я стал ножом приподнимать палубу. Я боялся сразу дать большую щель. Они бросятся все сразу и разбегутся. Я оставил щёлку, чтобы пролезть одному. Он полезет, а я его - хлоп! - и захлопну, как жука в ладони. Я ждал и держал руку наготове - схватить.

Не лезет ни один! Я тогда решил сразу отвернуть палубу и туда в серёдку рукой - прихлопнуть. Хоть один да попадётся. Только надо сразу: они уж там небось приготовились - откроешь, а человечки прыск все в стороны.

Я быстро откинул палубу и прихлопнул внутрь рукой. Ничего. Совсем, совсем ничего! Даже скамеек этих не было. Голые борта. Как в кастрюльке. Я поднял руку. И под рукой, конечно, ничего. У меня руки дрожали, когда я прилаживал назад палубу. Всё криво становилась. И лесенки никак не приделать. Они болтались как попало. Я кой-как приткнул палубу на место и поставил пароходик на полку. Теперь всё пропало!

Я скорей бросился в кровать, завернулся с головой.

Слышу ключ в дверях.

- Бабушка! - под одеялом шептал я. - Бабушка, миленькая, родненькая, чего я наделал-то!

А бабушка стояла уж надо мной и по голове гладила:

- Да чего ты ревёшь, да плачешь-то чего? Родной ты мой, Борюшка! Видишь, как я скоро?

Она ещё не видала пароходика.

ПУТЕШЕСТВИЕ ХРАБРОГО ВАН-ГУГЕНА

Шесть недель перелистывал книги голландский воин Фома Ван-дер-Гуген. Это было четыреста лет тому назад, в старое время, и воин был старинный. Чего ж он книги перелистывал? В книгах он вычитывал, что ждёт его в пути, когда он на корабле поедет в Персию и повезёт золото, чтобы выкупить из плена своего брата Иоганна Ван-дер-Гугена. Корабли у голландцев на славу ни ветру, ни бури не боятся - не беда.

А вот на первой же странице толстой книги написано: есть в океане морской человек. Лицом он похож на человека, только руки коротки и хвост рыбий. Однажды влез он на борт купеческого корабля, и корабль накренился на борт и вовсе перевернулся бы, не соскочи человек обратно в море.

"Ничего, - подумал Ван-дер-Гуген, - на корабле можно к берегу пристать, выскочить на землю и удрать от морского человека". Перевернул страницу - ещё картинка.

Рассмотрел: рыба на ножках. Подписано: морская собака. В море плавает, как рыба, по земле бегает, как зверь.

От такой и на берегу не спасёшься.

- Ну, а шпага моя на что? - сказал Ван-Гуген и погладил шпагу по боку. Но через две страницы он увидал картинку, как чешуйчатый морской змей на выбор глотает с корабля людей - какого захочет. И если даже всё время ходить в латах, то змей съест вместе с латами, ему и железо нипочём.

"Ну, должно быть, только отчаянных грешников хватает змей, меня не тронет", - решил Ван-Гуген. Но дальше прочёл в книге, что змей ухватил как-то даже монаха самой праведной жизни.

- А вдруг всё это не так? - уж вслух сказал Ван-Гуген и хотел выпить вина, чтоб согнать страх, но внизу страницы увидал семиголовое чудище, и достоверный учёный писал: "Эту семиголовую гидру и сейчас ещё можно видеть в городе Венеции, где её показывают за небольшие деньги".

Уж если сам архиепископ Магнус пишет, значит, правда, и Ван-Гуген уж не читал больше, а дрожащими пальцами листал книгу. Вон чудище прямо с берега ухватило человека и ест, как кильку. Захлопнул книгу. Открыл другую. Вот тут радость.

Босые, голые люди простым бревном губят чудище - крокодила. Главное дружно налечь. Ван-Гуген приосанился, подбоченился. Эх, так его! Луком разят. Топором! Так его, голубчика. А-а-а, задрал ножки. Долго радовался Ван-Гуген. Ходил по комнате, ногой притоптывал - есть на чудище управа. Главное - дружно и не трусь.

Но вот он после обеда поспал, снова сел за книги: и вот на картине море, за морем огненные волны, с огнём уж тихая, мирная вода. А из тихой воды с края света подымается рука - пальцы до небес. Распялилась рука и вот-вот сгребёт когтями корабль. Тут уж трусь не трусь, дружно не дружно, всем одна жестокая судьба.

Ван-Гуген прищурил глаза и поднёс книгу к самому окну. Он сразу даже не понял, что нарисовано. Нет, верно. И подпись говорит ясно: вылез из моря огромный спрут, опутал своими щупальцами мачты корабля... ну, дальше понятно, чем всё кончилось.

Он хотел уж захлопнуть книгу. Но потом опять стал разглядывать ту картинку, на которой была нарисована рука. Вон море взмахнуло волной выше мачт корабля, сейчас грохнет на палубу и разобьёт, как гнилое корыто. Но вон-вон дальше тихое море, ещё шаг, два... А это что ж вверху?

Гигантская птица Рок ухватила, подняла ввысь корабль и рвёт, дерёт по клочьям, а люди валятся вниз, как семечки из дырявого мешка. Ну, а если и птице Рок недосуг будет рвать корабль, - то вон из-за горизонта вздымается до небес рука. Она закрыла собой огненный закат, распялилась и ждёт, как судьба.

Ван-дер-Гуген захлопнул учёную книгу и спрятал в шкаф.

"Нет, не поеду, ни за что не поеду, - в душе решил Ван-Гуген. - Скажу всем, что я занемог. Может, сын мой поедет... когда подрастёт".

И когда вошла жена, Ван-Гуген сделал кислую мину и, закатив глаза, спросил:

- Берта, ты не забыла, где живёт медикус Мунц?

Вот какие книги печатались в старину. Конечно, на самом деле никаких таких зверей не было и никто их не мог видеть. Но тогда в школах, на уроках географии всерьёз учили, в каких странах живут все эти чудища...
[1] [2] [3]