Лист дела 59
Лист дела 59
И на следующий вечер мы ездили по всем кафе Юрмалы и искали Ванду. У меня был с собой длинный список этих кафе, составленный Круминем, и я по очереди вычеркивал из него те, где мы побывали.
Когда мы ехали в Дзинтари, Элга сказала:
– А вы не хотите написать своей жене письмо? Знаете, такое, чтобы за душу брало…
Я усмехнулся и покачал головой:
– Я так не умею. Чтобы за душу брало. Да и вообще словами ничего тут не скажешь.
– А вы считаете, что она не права?
– Нет. Права.
– Значит, вы сами виноваты?
– Нет. В жизни, Элга, все сложнее.
– Ненавижу, когда говорят эти мерзкие взрослые слова «все сложнее», «не поле перейти», «ты этого не поймешь»…
Я засмеялся:
– А что делать? Действительно, все гораздо сложнее. Я вам постараюсь объяснить это, хотя не уверен, что получится. Моя жена – врач-онколог. Как-то я прочитал ее научную статью и нашел там такие фразы: «выживаемость облученных больных», «полупериод жизни пациентов» и всякую другую подобную петрушку. Жизнь и смерть в клинике – это в первую очередь работа. Научный поиск, победы, неудачи, методики лечения, диагностика – там все, чтобы через смерть утвердить жизнь. И приходят к ним тяжелобольные, зачастую обреченные люди, которые если не в клинике, то у себя дома все равно умрут. Поэтому там и смерть не такая бессмысленно-жестокая, не такая трагичная и нелепая, как та смерть, с которой приходится встречаться мне. Ведь у них и смерть когда-нибудь даст жизнь многим. А моя работа никого к жизни не вернет. Я только обязан не допустить новую смерть.
Я замолчал. Щетки на стекле с тихим стуком разбрасывали брызги, лучи фар шарили по мокрому черному шоссе.
– Ну?..– сказала Элга.
– Баранки гну! – сказал я. – Вот Наташа и не понимает, как из-за такой малости можно неделями не бывать дома, приезжать на рассвете и в отпуске бывать только порознь…
– Но ведь это же совсем не мало – сторожить смерть!– тихо сказала Элга.
Я посмотрел на нее и подмигнул:
– Элга, веселее! Своей выспренностью я вверг вас в возвышенно-трагический тон. Я не смерть, я живых стерегу от смерти. Вот какой я стерегущий.
Она долго смотрела в ночь перед собой, потом сказала:
– Бросьте фанфаронить! Вам сейчас совсем не весело, и совсем вы не такой гусар, каким хотите казаться. И вообще все это, наверное, очень трудно…
Я промолчал. Элга сказала:
– А ведь когда-то всех преступников ликвидируют и вы останетесь без работы. Что будете делать?
– Вступлю в садовый кооператив, выращу сад и буду продавать на рынке яблоки.
Элга засмеялась:
– Но ведь это, наверное, нескоро будет.
– Почему же? Один друг сказал мне как-то: «Мир разумен и добр».
– Это не ваш друг придумал,– задиристо возразила Элга.
– Да, но он это сказал, когда мы шли брать вооруженного бандита. Я часто вспоминаю его слова и все больше убеждаюсь, что он прав, этот мой друг.
Элга упрямо покачала головой:
– Нет, нескоро еще…
– Ну, конечно, не завтра и не через год, но ведь ликвидируют! Вот, обратите внимание: сейчас почти не встретишь рябого человека. А ведь еще недавно засмеялись бы, скажи кому-нибудь, что рябых не будет. А вот нет! Нет оспы – и нет рябых. И преступников не будет…
Мы возвращались в Ригу около двух часов иочи. Не нашли мы Ванду, и завтра надо будет искать вновь. Элга уснула. Она спала, прижавшись ко мне и положив голову на мое плечо. На поворотах я крутил руль осторожно, чтобы не разбудить ее. Лицо девушки было ясно, улыбчиво. Около дома Элги, рядом с университетом, я затормозил, выключил мотор и долго сидел неподвижно, не решаясь ее будить. Потом она открыла глаза, огляделась и удивленно сказала:
– А я уже дома!
Мы сидели молча, лицо Элги мягко высвечивали крохотные лампочки приборного щитка, и я сказал вдруг:
– Вы хороший человек, Элга… Она улыбнулась:
– Конечно…
– Только хорошие люди во сне поют и смеются…– сказал я серьезно.
– А я не спала…– лукаво сказала Элга.– Завтра тоже поедем?
– Обязательно…– Я смотрел на прилипший к ветровому стеклу желтый осенний лист.– Обязательно…
– Вот и хорошо,– сказала Элга радостно.– До завтра…– Она кивнула мне и вышла из машины. Я завел мотор и ждал, пока Элга дойдет до парадного. Но на середине тротуара она остановилась, повернула назад и, обогнув капот автомобиля, подошла ко мне. Я опустил стекло, подумав, что она забыла что-то.
– Можно я вас поцелую?– сказала Элга.
Я растерялся и сказал дурацким каменным голосом:
– Что? Ну, конечно, если это надо… Она тихо засмеялась:
– Конечно, надо…– и поцеловала меня в лоб, в щеки, а потом в нос. И побежала к подъезду.
– Спокойной ночи!– крикнула она уже у дверей. Опомнившись, я закричал:
– Элга! Девушка обернулась.
– Элга! – сказал я.– Элга, меня впервые целует свидетельница по расследуемому делу…
Элга сердито посмотрела на меня, круто повернулась и ушла. Несколько секунд я сидел неподвижно, потом резко включил скорость и дал полный газ.
В кабинете Круминя было темно. Я включил свет, и дремавший на диване Круминь проснулся.
– Это ты так со мной оперативный контакт держишь, Янис?– сварливо сказал я.
– У тебя помада на щеке,– флегматично отозвался Круминь, сонно щурясь.
– Ну и что?– сказал я задиристо.– Может, меня девушки жалеют…
– Открой шкаф, там зеркало.
Я открыл дверцу шкафа, достал носовой платок и, глядя в зеркало, начал ожесточенно тереть щеку.
– Сегодняшний вечер опять запишем в убытки,– сказал я.– И чтобы обойти остальные кафе, потребуется еще вечеров пять минимум.
Круминь потер глаза:
– Может быть, завтра в первом же кафе ты встретишь эту Ванду.
– Ну что ты, Янис. За мной ведь очередь не занимают. Я найду ее в последнем.
– Ты тогда прямо с последнего и начни,– невозмутимо сказал Круминь.-А пока почитай телеграмму из Тбилиси…
Волга ГФ 89-35 сообщению владельца Пелевина П. М. находится на консервации тчк При проверке обнаружено хищение с машины номерного знака тчк При обнаружении этого знака информируйте нас тчк