18. АЛЕШКА. ЗАТОПЛЕННЫЙ ХРАМ (1)

Но новоселы ДОПРа этого не увидели – их уже самих давно побрали, перебили, сгноили в лагерях. Они платили дьявольскую дань, ибо радость от разрушения любого храма никогда не проходит безнаказанно.

Безвинных давным-давно убили неведающие, что творят, и ставшие виноватыми. А их убили знавшие, что творят, и потому еще более виноватые. И этих убили новые, те, кто перестал считать убийство виной. Последующие твердо знали, что надо просто убивать. Послушники заповеди – «убий».

Что-то так незаметно и необратимо изменилось в нашей жизни, что никто и не удивился, и не возмутился, а просто все обрадовались, когда созрела идея построить на месте разрушенного храма христианского Спасителя и непостроенного храма Советов -большой плавательный бассейн.

И при нем баню Андрея Гайдукова.

В общем-то, это -разумно и справедливо. Прихожане маленькой молельни мира вещей, который они искренне переносят в мир процессов.

Я затянулся последний раз, выкинул окурок и пошел в парилку.

В сауне полыхал хлебный жар – горячий ржаной ветер с еле заметной примесью мяты и эвкалиптового масла даже шибал в лицо, обжигал кожу до ознобного вздрога. На верхней полке широко развалил свое крепкое мясо Варламов, чуть ниже душевно собеседовали Васька Точилин с неизгладимым выражением генеральства на лице и Серафим Валявин директор ресторана Дома журналистов. Под ними полулежал на полке, опершись на локоть, Як-як – наивным светом голубых глаз и позой изображая того развеселого простоватого дурака, который на всех групповых снимках в санаториях укладывается в ногах выстроившихся перед аппаратом курортников.

– Привет, – буркнул я, и парильщики вразброд замахали мне грабками.

– Ба, никак сам Алексей Захарыч соизволили к нам пожаловать! – лениво завел Варламов, замминистра, обжора, пьяница и плут. – Большая честь для нас! Такая редкость! Волки в лесу передохнут…

Я молча полез на полку, Антон, уже разомлевший, довольный, заметил:

– Не передохнут. Егеря не дадут. Должно быть экологическое равновесие…

– Как в сауне, – сказал Варламов и подбородком показал на Точилина и его компаньонов. – Полицейские и воры. Итальянское кино.

Замурлыкал довольно партизан Як-як, выпью закатился в хохоте Серафим. Точилин отмахнулся.

Я сказал Антону через их голову:

– Цинизм сейчас считается самым прогрессивным качеством. Трезвый реализм и широкое государственное видение…

Варламов шлепнул меня по спине тяжелой ручищей:

– Наши отцы еще говорили: торговая баня всех моет, да сама в грязи…

Я улегся на горячей махровой простыне, закрыл глаза и отключился от них. Пропадите вы хоть в преисподнюю. Мы на дне. В глубоком подвале разрушенного храма. Контрамоция. Обратное стремительное движение во времени. Уходим в катакомбы.

Горячий пар. Волна жара накрыла меня, поволокла бесчувственного по гладким доскам, как утекающая вода. Надо так и лежать, не открывать глаз. Не видно рож моих собанщиков, не видно отчетливых автографов на деревянной стенке – кого тут только нет! И модные поэты, и эстрадные дивы, и космонавты, сиюминутные светила-академики, лауреаты, и заслуженные, и народные, и главные, и старшие, и первые, и…

Интересно, Андрей разрешает расписываться на стене таким, как Як-як? Или они сами не стремятся к паблисити?

Если не разрешает – то несправедливо! Они – угловые венцы этого храма, воздвигнутого на дне прошлой разоренной цивилизации. Соль нынешней жизни, завтрашние ее хозяева.

Их дети более жизнеспособны, чем потомство сегодняшних командиров.

А снизу гудит, докладывает непрерывно Серафим:

– Привозим их в номер, обоих, конечно…

– Обеих, – перебил грамотей Точилин. – Если две девки – надо говорить обеих.

– Да ты слушай, – обиделся Серафим. – Какая тебе разница! Одна телка, такая мурмулеточка – просто слюни текут. У вас, говорит, записи Бетховена найдутся? Умереть можно! А у самой грудочки ма-аленькие, первый номер…

– А другая? – с досадой спросил генерал.

– Срамотушечка – два метра, специальный лифчик носит, вместе с трусами. Но морда – классная!…

И от приятного воспоминания зачмокал со вкусом.

Все время, свободное от ресторанных махинаций, Серафим посвятил бабам. Андрей Гайдуков сказал про него – «Серафим, шкура, трахаться любит больше, чем по земле ходить». Никогда не попадаясь на жульничествах, он регулярно горел из-за своих мурмулеточек и срамотушечек. Андрей с хохотом рассказывал, как последний раз погорел Серафим в ресторане «Бега», где завел себе целый гарем из официанток. Когда он смертельно надоел им не только своей любовью, но и поборами с чаевых, одна из срамотушечек сперла у него дома партбилет и прямо на нем написала жалобу, которую охотно подписали остальные срамотушечки и мурмулеточки, а оскверненный партдокумент отправили наверх. Серафим со скандалом загремел, да, видно, большой смысл в поговорке – «баня смоет, а шайка сполоснет». Не дали друзья пропасть – устроили к журналистам.

– Ты о чем думаешь? – толкнул меня в бок Варламов.

– О пакостях, о глупостях, о всякой ерунде…

– Ты бы лучше о серьезных вещах подумал. Я тут краешком уха о книжке твоей слышал…

– Чего ты слышал? – приподнялся я.

– Жалобу твою обсуждали насчет повести.

– Романа, – почему-то поправил я.

– Какая разница, – отмахнулся Варламов. – Товарищи говорят – непонятно, чего он выжучивается? Писал бы как все. Подковырочки какие-то, шпильки, мелкотемье, ничего радостного в нашей жизни не видит. Ни одного, мол, положительного героя нет. Действительно, Алеха – как это может быть – без положительного героя? А молодежь как будем воспитывать?

– Личным примером, – буркнул я. – А резюме?

– Резюме? Ишь какой ты прыткий! – рассудительно молвил Варламов. – Тут, может быть, правильнее не спешить с решениями…

– Скот ты, Володя.

А Варламов не обиделся, расхохотался, сказал со значением:

– И вышестоящих уважать!… – и обнял меня за плечи.

Я вырвался, стал слезать с полки, Варламов искоса глянул, тихо сказал:

– Еще одну рецензию затребовали. Из Союза писателей…

Вот это понятно – задушат руками коллег-друзей. Они ведь объективные и беспристрастные. Профессионально – замусолят, заласкают до смерти, безболезненно. Напоследок еще за талантливость похвалят. Ну, ладно, мы теперь посмотрим…

Я толкнул подремывающего, разомлевшего Антона:

– Будет, братан, для первого раза. Пойдем, передохнем…

Антошка вынырнул из глубины, печально посмотрел на меня, лениво поднялся.

Серафим сказал торопливо:

– Идите, ребята, водка стынет. Счас доскажу – и мы…

И Варламов слез с полки, за нами отправился в холодный душ.

Потоки ледяной воды заливали меня – я чувствовал в ней земляной глубокий холод плывунов, утопивших их Китеж, их нелепый храм с куполом-рестораном. Мы на дне…
[1] [2] [3] [4]