5. АЛЕШКА. ИГРЫ

– Григорий Васильич, вы в Партконтроле напирайте на то, что УБХСС к нам претензий не имеет…

– А почему вы думаете, Лев Давыдыч, что обэхаэсники не будут иметь к нам претензий? – сладко улыбнулся ему Гниломедов, мягко вильнул верхними плавниками.

– Я вчера говорил с начальником хозуправления МВД Колесниковым – они нас просили включить в план капитальный ремонт трех зданий.

– И. что? – заинтересовался Антон.

– Ну, я ему ласково намекнул – включить могли бы в этом году, да его же коллеги не дают работать, нервируют коллектив. Если он с ними договорится – мы сразу же займемся их домами…

– Молодец, Левка, – кивнул Антон.

– Толково, Лев Давыдыч, толково, – одобрил Гниломедов. – Он в два счета нужные кнопки нажмет. Этот Колесников – жох, пробы негде ставить.

– А он обещал? – переспросил Антон.

– Сказал, что позвонит, – обронил Красный и с усмешкой добавил: – Ему же надо набить цену своей услуге…

– Может, зря бульдозеры на лом сдали? – пожалковал на пропавшее добро Антон.

– Да ну их к черту! – впервые без улыбки, от всей души, очень искренне сказал Гниломедов. – Из-за этой сволочи Арановича такие неприятности! Их брат всегда хочет быть умнее всех…

Гниломедов запнулся, увидев устремленный на него взгляд Левы, желтый, как сера, но ненависть к шустрому Арановичу почти мгновенно победила хранящую его сдержанность, и он со злобой закончил:

– Вы уж простите, Лев Давыдыч, но у вашего брата есть эта неприятная черта – соваться всюду, куда не просят… – помолчал и добавил, сипя от ярости: – Вырастаете, где вас не сеяли…

Он уже не переливался, не струился и не плавал гибко по кабинету, а походил на корявый анчар – он весь сочился ядом. В охватившем душевном порыве напрочь забыл свою дрессированную улыбку, и пластмассовые зубы его клацали как затвор, выпуская в нас клубы звуковых волн, отравленных смрадом ненависти. Наверное, они должны вызывать гнойные нарывы, зловонные язвы.

И не потому, что я люблю евреев, или мне хоть на копейку симпатичен Красный, а потому что мне противен Гниломедов, который – я не сомневаюсь – будущий Антошкин погубитель, я сказал с невинным лицом:

– А я и не знал, Лев Давыдович, что Аранович ваш брат…

Красный зло ухмыльнулся, Гниломедов смешался, Антон махнул рукой:

– Да нет – ты что, выражения такого не слыхал? – повернулся круто к Гниломедову: – Хватит ерунду молоть. Давай, я подпишу письмо, и езжай…

Он нацепил очки, еще раз пробежал письмо глазами и широко подмахнул, сердито бормоча под нос:

– Хозяева!.. Хозяйственнички!… Бизнесмены хреновы, матери вашей в горло кол!… Расточители!… Падлюки!…

Выплыл, чешуисто струясь, из кабинета Гниломедов, на прощанье тепло поручкался со мной, и дал-то я ему только два пальца, а он не оскорбился и не разозлился, не заорал на меня и не плюнул в рожу, а душевно помял мне обеими руками два пальчика – не сильно, но очень сердечно, по-товарищески крепко, выдрал из хари своей мятой улыбочку, будто заевшую застежку «молнии» раздернул, шепнул напутственно: «Хорошо пишете, Алексей Захарыч, крепко! С у-удовольствием читаю! И жена очень одобряет!…»

Сгинул, паскуда. Понюхал я пальцы свои с остервенением -точно! – воняют рыбьей слизью. И налет болотной зелени заметен. Теперь цыпки пойдут…

– Арановича жалко, – тяжело сказал Антон. – Толковый человек был.

– А он что, воровал? – поинтересовался я.

– Кабы воровал! – накатил желваки на скулы Антон. – Горя бы не знали. Он, видишь ли, за дело болеет! Все не болеют, а он болеет! Вот и достукался, мудрило грешное!

– Так что он сделал?

– Из металлолома два бульдозера восстановил, – хмыкнул Красный.

– И что?

– Нельзя.

– Почему? – удивился я.

– Ах, Лешка, мил-друг, не понять тебе этого, – вздохнул Антон. – Тут час надо объяснять этот идиотизм.

И Красный молчал. Я посмотрел на него – у Левки было лицо человека, озаренного только что пришедшей догадкой, какой-то необычайно ловкой и хитрой мыслью.

– Есть идея, – сказал он равнодушным голосом.

– Насчет Арановича? – все еще отстранение спросил Антон.

– Какого черта! Насчет денег!

– Да? – оживился Антон.

Господи, какие пустяки определяют человеческие судьбы! Не мучай меня с утра похмелье, не пей я по дороге водки, а здесь коньяк и кофе, я бы выслушал Левкино предложенье, и, может быть, ничего бы впоследствии не произошло. Или многое не произошло бы.

Но у меня распирало мочевой пузырь, я вскочил с места и, крикнув Левке – «погоди минуточку, я сейчас!», выскочил в туалет, за комнатой отдыха при кабинете.

Сколько нужно мужику, чтобы расстегнуть штаны, помочиться, застегнуть снова молнию и вернуться на свой стул? Минута? Две? Три?

Но когда я вернулся – понял, что они успели здесь перемолвиться без меня.

Они сидели с подсохшими отчужденными лицами, будто незнакомые, и в глазах их была недоброжелательность, и я сразу почувствовал, что их уже связал какой-то секрет, или тайна, а может быть – сговор, в котором мне места не было.

– Что? – спросил я.

– Да, ерунда, Лева тут предложил поговорить с одним человеком, но мне это кажется несерьезным, – как-то суетливо, скороговоркой зачастил Антон, и я понял, что он мне врет, Красный – НАШЕЛ ВАРИАНТ.

Мне бы подступить с ножом к горлу, а я, дурак, обиделся. Не хотят – как хотят. Это, в конечном счете, их личное дело. Мне наплевать. С какой стати?

И Антон, который хорошо знал меня и оттого точно меня чувствовал, тоже понял, что я знаю – он врет. И сказал, глядя в сторону:

– Лева тут попробует еще один вариант… Не наверняка, но попытаться можно. Как любил пошутить Лаврентий Павлович Берия: попытка – не пытка…

И засмеялся смущенно, на меня не глядя. Я встал и, стараясь скрыть охватившую меня неловкость, то же засмеялся:

– Пусть, конечно, попробует. Он ведь из нас самый умный…
[1] [2]