45. ВЕНА – МОСКВА. МОНЬКА

– Ну, более или менее, – ухмыльнулся Швец. – Есть тут кое-какие тонкости. И отдельные толстости…

Они медленно шагали по лестнице в общий зал прилета, Монька тихонько матерился, а Швец заботливо держал его под руку. Вообще-то говоря, эта композиция была схематической картинкой всех их жизненных отношений – Швец множество лет поддерживал Моньку под руку и сам за него крепко держался, и разобраться, кто же кого поддерживает на самом деле, им и самим не удавалось.

Когда-то, множество лет назад, именно Швец убедил Моньку, исповедника воровского закона, нарушить великий принцип – никогда не дружить с ментами. Медленно, мучительно, окончательно Монька понял тогда, что эта заповедь больше не действует. Жизнь изменилась и аннулировала этот завет, поскольку уже непонятно было совсем – кто и с какой стороны играет.

Сошлись по недоразумению – неделю ехали на поезде в Москву. Этапом. Вор в законе Монька Веселый и майор милиции Швец. Оба – на доследование и новое слушание дела. Звериная строгость конвойного режима, уравновешенная общим бардаком и мелкими взятками, свела их вместе в мало-мальски выносимых условиях и дала возможность от души побеседовать о жизни.

Монька переживал творческий кризис. Штука в том, что он не хотел быть никем, кроме как настоящим высокопородным вором-законником. Он был художником и творцом своей странной профессии, идеологом и ревнителем этого лихого занятия.

Мир ломался и разрушал незыблемые представления. Монька испытывал унижение и боль. Полгода готовил он филигранную акцию – бескровное, безболезненное, мгновенное изъятие миллиона из инкассаторского автомобиля, возившего деньги в аэропорт Домодедово. Никакого ломового насилия! Скоростной наезд, сильный короткий испуг охраны – и Монька с двумя подхватниками и с двумя кассовыми сумками исчезает, как реверсный дымок за кромкой взлетного поля. Все было им рассчитано и перепроверено – маршрут движения банковского «рафика», график на трассе, экипаж охраны, смена постов ГАИ на шоссе, их собственная маскировка, пути отхода, место временной притырки взятых денег и пустые наколки для беготни преследователей, когда через полчаса после экса обнаружат перепуганный и обезоруженный конвой опустошенного деньговоза.

Все рассчитал, да только Великий Седой Пахан на небесах имеет на все свои расчеты. Накануне «рывка» умер тихо в своей постели Монькин отец – знаменитый вор Семен по прозвищу Еврей. И Монька улетел в Одессу справить по всем законам свой горький сыновний долг. А хапок под Домодедовом отложил: «Бог с ними, с деньгами, не до них сейчас. Вернусь погодя, сделаю…»

И подхватчики очень сочувствовали Монькиному горю. И себе особенно – «бабули» зависли неведомо на сколько времени. Дело-то выглядит очень просто, Монька все так умно, точно и ловко придумал, что там и суетить нечего – остановить на дороге и забрать «лавэ».

Не стали ждать возвращения Моньки с похорон, сами вышли на большой рывок, и все получилось! Как Монька и говорил!

С одной, правда, накладочкой – экипаж, трех человек, водителя и двух охранников, пришлось положить там. Всего же не предусмотришь! Кто им велел возникать? Монька, правда, говорил, что знает, как обеспечить их сговорчивость, но они не знали, и вообще неизвестно, знал ли это Монька – хорошо ему там на поминках рассуждать, выпивать-закусывать, когда они тут все на себя взяли!

Всю ментуру, гэбуху и агентуру державы бросили на поиск налетчиков – восемьсот сорок тысяч увели и трех человек убили! Шум и ярость! Только движения по делу не было. Глухо.

Монька не стал сам разбираться с подхватниками. По своему воровскому рангу он собрал сходку для решения этого негодяйского нарушения кодекса. Вонючих самочинщиков, помоечных беспредельщиков, ослушавшихся пахана, он требовал примерно и очень жестоко наказать. Что дозволено «смотрящему», не дозволено «быку»!

И киксанулся! Да как! Покачала сходка головушками мудрыми, бровки похмурила, строго пожурила отморозков – и простила. А Моньке разрешила забрать все бабки – кроме тех, что подхватчики уже внесли в общак. Четыреста двадцать тысяч – половину взятого – эти козлы, напуганные поднявшимся шухером на сыске и угрозой крутой расправы со стороны Моньки, сбросили в общак. И откупились…

А Колька Швец в эти времена насмерть сшибся в бою с советской подслеповатой Фемидой и надеялся ее победить и восстановиться, и предлагал Моньке вскоре взреять орлами над неопрятными просторами разваливающейся отчизны.

– Чистому криминалу приходит конец, – убеждал он Моньку. – Нерентабельно! Объедки от богатых промыслов! Надо открывать против коммуняк второй фронт – экономический!…

Оба вынырнули из своего узилища, отбились, вернулись в матереющую свободную жизнь, не потеряли друг друга. И однажды Швец представил Моньку Джангиру, под чьим заботливым снисходительным глазом провернули бизнесовое дело – патриотическое, легальное, общественно полезное. «Чистые овощи». Никаких аллюзий с руками правосудия! Действительно чистые.

Совершенно законно, естественным путем сгнаивались ежедневно тысячи тонн овощей, которые через подпольный завод промывали пожарными гидрантами и фасовали в невиданные тогда нейлоновые сумки-сетки по 3 кг каждая. Заработали на остатках от гнилья миллионы и заложили основу хозяйственной империи…

А потом, чуть сгустились тучи, Джангир организовал Моньке выезд на историческую родину в окрестности Вены, где он прильнул к родным корням, прижимая к измученному сердцу бумаги с авуарами «Кредитен-банка»…

…Швец оторвал Моньку от воспоминаний, показав на экран большого телевизора – президент Ельцин, будто налитой цементом, тяжелый, объяснял народу про текущие задачи. Может быть, про свои?

– Видишь, какой боец? – спросил Швец. – По-прежнему наверху кучи…

Монька вздохнул:

– Ничего страшного… По-моему, ваш ребе тухнет с головы…

– Плевать! Скоро заменим! – успокоил Швец. – Скажи, какие есть проблемы?

– Скорую помощь! – попросил Монька. – Срочно! Нужна сестричка – реаниматор полуживой плоти… Пиявка лет восемнадцати, килограммов на шестьдесят…
[1] [2]