Семейный термидор

Законопроект о запрещении абортов был поставлен на так называемое всенародное обсуждение. Даже сквозь частое сито советской печати прорвалось наружу не мало горьких жалоб и сдавленных протестов. Обсуждение было так же внезапно прекращено, как и объявлено. 27 июня ЦИК превратил постыдный законопроект в трижды постыдный закон. Даже кое-кто из присяжных адвокатов бюрократии смутился. Луи Фишер объявил законодательный акт чем то вроде прискорбного недоразумения. На самом деле новый закон против женщин, с изъятиями для дам, представляет собою закономерный плод термидорианской реакции!

Торжественная реабилитация семьи, происходящая одновременно – какое провиденциальное совпадение! – с реабилитацией рубля, порождена материальной и культурной несостоятельностью государства. Вместо того, чтобы открыто сказать: мы оказались еще слишком нищи и невежественны для создания социалистических отношений между людьми, эту задачу осуществят наши дети и внуки, – вожди заставляют не только склеивать заново черепки разбитой семьи, но и считать ее, под страхом лишения огня и воды, священной ячейкой победоносного социализма. Трудно измерить глазом размах отступления!

Все и вся втянуты в новый курс: законодатель и беллетрист, суд и милиция, газета и школьная кафедра. Когда наивный и честный комсомолец отваживается написать в свою газету: «Вы лучше занялись бы разрешением задачи: как выйти женщине из тисков семьи», он получает в ответ пару увесистых тумаков и – умолкает. Азбука коммунизма объявлена «левацким загибом». Тупые и черствые предрассудки малокультурного мещанства возрождены под именем новой морали. А что происходит в повседневной жизни, во всех углах и закоулках необъятной страны? Печать лишь в ничтожной доле отражает глубину термидорианской реакции в области семейного вопроса.

Так как благородная страсть проповедничества растет вместе с ростом пороков, то седьмая заповедь приобретает в правящем слое большую популярность. Советским моралистам приходится лишь слегка обновлять фразеологию. Открыт поход против слишком частых и легких разводов. Творческая мысль законодателя уже изобрела такую «социалистическую» меру, как взимание денежной платы при регистрации развода и повышение ее при повторных разводах. Недаром мы отметили выше, что возрождение семьи идет рука об руку с повышением воспитательной роли рубля. Налог несомненно затруднит регистрацию для тех, кому трудно платить. Для верхов плата, надо надеяться, не представит препятствий. К тому же люди, располагающие хорошими квартирами, автомобилями и другими благами, устраивают свои личные дела без излишней огласки, следовательно и без регистрации. Ведь только на социальном дне проституция носит тяжелый и унизительный характер, – на верхах советского общества, где власть сочетается с комфортом, проституция принимает элегантные формы маленьких взаимных услуг и даже обличье «социалистической семьи». От Сосновского мы слышали уже о важности «автомобильно-гаремного фактора» в перерождении правящего слоя.

Лирические, академические и прочие «друзья Советского Союза» имеют глаза для того, чтобы ничего не видеть. Тем временем брачно-семейное законодательство Октябрьской революции, некогда предмет ее законной гордости, переделывается и калечится путем широких заимствований из законодательной сокровищницы буржуазных стран. Как бы для того, чтоб запечатлеть измену издевательством, те самые доводы, какие приводились раньше в пользу безусловной свободы разводов и абортов – «освобождение женщины», «защита прав личности», «охрана материнства», – повторяются ныне в пользу их ограничения или полного запрета.

Отступление не только принимает формы отвратительного ханжества, но и по существу заходит неизмеримо дальше, чем того требует железная необходимость хозяйства. К объективным причинам, вызывающим возврат к таким буржуазным нормам, как выплата алиментов, присоединяется социальный интерес правящего слоя в углублении буржуазного права. Самым повелительным мотивом нынешнего культа семьи является, несомненно, потребность бюрократии в устойчивой иерархии отношений и в дисциплинировании молодежи посредством 40 миллионов опорных пунктов авторитета и власти.

Когда жива была еще надежда сосредоточить воспитание новых поколений в руках государства, власть не только не заботилась о поддержании авторитета «старших», в частности отца с матерью, но наоборот, стремилась, как можно больше отделить детей от семьи, чтоб оградить их тем от традиций косного быта. Еще совсем недавно, в течение первой пятилетки, школа и комсомол широко пользовались детьми для разоблачения, устыжения, вообще «перевоспитания» пьянствующего отца или религиозной матери; с каким успехом – вопрос особый. Во всяком случае этот метод означал потрясение родительского авторитета в самых его основах. Ныне и в этой немаловажной области произошел крутой поворот: наряду с седьмой пятая заповедь полностью восстановлена в правах, правда, еще без ссылки на бога; но и французская школа обходится без этого атрибута, что не мешает ей с успехом насаждать консерватизм и рутину.

Забота об авторитете старших повела уже, впрочем, к изменению политики в отношении религии. Отрицание бога, его помощников и его чудес являлось наиболее острым клином из всех, какие революционная власть вгоняла между детьми и отцами. Обгоняя рост культуры, серьезной пропаганды и научного воспитания, борьба с церковью, под руководством людей типа Ярославского, вырождалась нередко в бутафорию и в озорство. Ныне штурм небес, как и штурм семьи, приостановлен. Озабоченная репутацией своей солидности бюрократия приказала молодым безбожникам сдать боевые доспехи и засесть за книжки. По отношению к религии устанавливается постепенно режим иронического нейтралитета. Но это только первый этап. Не трудно было бы предсказать второй и третий, еслиб ход событий зависел только от предержащих властей.

Лицемерие господствующих воззрений всегда и везде развивается, как квадрат или куб социальных противоречий: таков, примерно, исторический закон идеологий в переводе на язык математики. Социализм, если он вообще заслуживает этого имени, означает человеческие отношения без корысти, дружбу – без зависти и интриги, любовь – без низменного расчета. Официальная доктрина тем повелительнее объявляет эти идеальные нормы уже осуществленными, чем громче действительность протестует против таких утверждений. «На основе действительного равенства мужчины и женщины – говорит, например, новая программа комсомола, принятая в апреле 1936 г., – создается новая семья, о процветании которой заботится советское государство». Официальный коментарий дополняет программу: «Наша молодежь при выборе друга жизни – жены или мужа, знает только один мотив, одно побуждение – любовь. Буржуазный брак по расчету, из-за денег не существует для нашего подрастающего поколения» («Правда», 4 апр. 1936 г.). Поскольку речь идет о рядовых рабочем или работнице, это более или менее верно. Но «брак по расчету» сравнительно мало свойствен и рабочим капиталистических стран. Совсем иначе обстоит дело в средних и верхних слоях. Новые социальные группировки автоматически подчиняют себе область личных отношений. Пороки, которые власть и деньги создают вокруг половых отношений, так пышно расцветают в рядах советской бюрократии, как если б она и в этом отношении поставила себе целью перегнать буржуазию Запада.
[1] [2] [3]