Прощание с Россией (5)

- Слушай, старшина. Лейтенант Трофимов, истребитель, сегодня не вернулся, ты на него получил... Наш Петюха Ляпунов в воздухе сгорел - ты на него получил. - Погасшим мертвым голосом он перечислил всех, кто сегодня не мог допить свое...

Лицо у повара-старшины красное, тугое, наглое, известный ворюга, наш старшина. После войны их расстреляют поголовно - от замкомандующего по тылу, который продавал продукты, отправленные в адрес ВВС Северного флота, вагонами, до всех этих старшин, загонявших водку в Мурманском порту, по тысяче рублей за бутылку... Мы еще не знали тогда о таком размахе, но в том, что старшина - жулик, - не сомневались.

А Иван Яку, видать, невдомек было, что он унижается перед прохвостом. Тянет свое:

- Ну, дай, старшина! У тебя два литра сегодня накопилось... непредвиденных. Тяпнем за упокой души.

- Не могу, товарищ капитан!

- Ну, человек ты или нет?.. А?

У меня щи застряли в глотке. Я не мог больше слышать этого... Мой самый любимый человек, Батя, "полярный волк", как называла его военная многотиражка, готов встать на колени перед этой шкурой.

Я выскочил из землянки, а утром, когда все продирали глаза и матерились, объявил, что отныне - и навсегда! - отказываюсь от "наркомовских" ста грамм. Пить не буду. НИКОГДА!

Потопи я булыжником военный корабль, сбей гаечным ключом самолет, никогда бы не стал такой знаменитостью на аэродроме Ваенга. На меня приходили смотреть. И тут же записывались на очередь - не пропадать же добру!

Нары в землянке подпирал огромный, чуть осевший от бомбежек столб, я показывал в его сторону, мол, на нем отмечаются.

Вскоре бревно было исписано сверху донизу.

Тут уж деваться некуда: не давши слова, крепись, а давши - держись!..

...В июле 1944 года, когда на севере бои, казалось, затихали, мне вручили приказ срочно явиться в губу Грязную. Здесь, в досчатом лагерном бараке, начала выходить ежедневная, газета "Североморский летчик". Первые номера газеты уже разошлись и вызвали такой хохот в летных землянках, какого никогда не удостаивался здесь никакой сатирический журнал. Газету "Севеоморский летчик" открыла, как водится, унылая передовая статья о задачах партийной работы. И в этой директивной передовой было написано, черным по белому: "партийная организация обсуждает застой своего члена".

Весь Кольский полуостров, истосковавшийся по "женскому полу", "прорабатывал" знаменитую передовую. Скандал достиг Москвы. Самого Ивана Грозного-Рябова...

Стали искать грамотных людей, - по всем эскадрильям. Вызвали в политотдел и меня, я - ни в какую: война вот-вот кончится. Из полка отпустят домой, а из газеты? Дали слово: не задержат. Ни на день... О мире я впервые узнал от истребителя Бурматова: Бурматов поймал в полете сообщение норвежцев (нам о мире еще не объявили). Прибежав в землянку, он встал на руки, потом на голову, и так стоял; в политотделе дивизии всполошились. Что, если все этак перевернутся?

Иван Як пил и плакал по Скнареву, сгоревшему над последним караваном, а сказочный фейерверк над Кольским заливом потрескивал дня три: стреляли в воздух со всех кораблей: и американцы, и англичане, и канадцы. Кольский залив, в отраженном свете ракет, стал из черной смерти - розовой, синей, красной...

Вот тут-то на меня и положили глаз.

Я, по правде говоря, никак не мог постичь причин восторга, с которым меня били.

А был ли в этот момент в Политуправлении ВВС лучший объект для отстрела?

Судите сами.

Ежедневная газета - домна не затухающая. Только успевай загружать. Завернул я, новоявленный разъездной корреспондент, на высокую сопку кладбище Ваенги. А как не завернуть!

У Ивана Яка образование было, как он сам охотно говаривал, церковно-приходское, потому, считалось, ходил он в вечных "замах". А командиром эскадрильи, как известно, был интеллигентный застенчивый человек, майор Семен Васильевич Лапшенков, "старик", как мы его почтительно называли. Когда немецкий асс Мюллер сбил "старика", мы хоронили его на кладбище Ваенги, как водится, с оркестром и ружейным салютом. А спустя год от могилы нашего "старика", к тому же Героя Советского Союза (Лапшенкову дали Героя посмертно) , и следа не осталось. Затоптали могилу.

Легко можно представить, что я продиктовал, поскрипывая от ярости зубами, прямо на линотип наборщику: в тот же день комиссар пятой авиадивизии, отвечающий и за кладбище Ваенги, пьяный вдрызг, искал меня по всей губе Грязной с пистолетом в руке. Срочно заперли меня в радиорубке газеты, тем и спасли.

Недели не прошло, поехал я к своим "шаталовским". (Все время к ним тянуло, что скрывать...). Сидят летчики в унтах и комбинезонах - в первой готовности, на телефон поглядывают.

Звякнет телефон - вылет в Баренцево море. Многие ли вернутся?

А звонили кто не попадя. Из каптерки (не у вас ли фонарь "летучая мышь?"), из хозчасти - завезли ли бачок с водой? От "ветродуев" - прогноз погоды на ночь, (а ночью кроме Иван Яка никто не летает), наконец, из бани: ваша очередь тогда-то...

И так без перерыва - звяк, да звяк. Утомили, задергали шаталовских ребят, а им идти в огонь...

Командующий ВВС генерал Андреев после моего "репортажа из летной землянки" издал приказ: летчикам, находящимся в десятиминутной готовности, не звонить. Никому. Сообщать только о приказе на вылет...

Я торжествовал победу.

А подо мной, оказывается, горела земля.

Из Москвы в ответ на жалобу кладбищенского комиссара пришла шифровка Ивана Грозного: "На Северном сержанты учат офицеров. Прекратить!.."

А как прекратить? Не закрывать же газету.

Вызвали меня в Политуправление ВВС Северного флота и радостно сообщили, что я удостоен офицерского звания, еще месяц назад, и погоны золотые показали - вот они. И две маленьких звездочки. Распишись, и дадим задним числом приказ...

- Сержантом ты и не был. Пусть утрутся! - удовлетворенно сказал принявший меня полковник.

Я понял, что пропал. Армейские части распускают, а флот-то остается... Кадрового офицера из флотской газеты не отпустят никогда.

Ну нет, я был сержантом. И никем иным. Вместо двух солдатских лет отгрохал семь. Обещали после войны ни дня не держать. Все! Пора домой, в университет. Не взял я золотые погоны. Обрыдла солдатчина.

Оказалось, Политуправление Северного флота дни и ночи думало о том, как проучить флотских офицеров, которые после войны измечтались расстаться со своими погонами и вернуться к женам и детям.

Да если бы они только мечтали! Два Героя Советского Союза из дивизии Кидалинского выпили "для куража" и прошествовали с утра пораньше строевым шагом по губе Грязной, мимо штаба ВВС, в белых трусах и сапогах. Крича не в лад: "Идем на гражданку!"

Позвонили в тревоге генералу Кидалинскому, он, большого опыта человек, естественно, ответил: "Не замечать!"

К полудню герои кого-то поколотили и, тут уж ничего не поделаешь, попали на гауптвахту.

Тогда лишь в пятой многоорденоносной началась паника. То, что Герои Советского Союза в подпитии, дело десятое. Им работать надо: Герою Советского Союза Туркову вылетать на ледовую разведку, другому - передавать боевой опыт молодым пилотам, которые уже собрались в землянке.

Отправили за арестованными Героями инженера полка Работягу: он человек крутой, пьяниц, случалось, бивал, церемониться не будет.

Герои быстренько затолкали Работягу в камеру, в которой сидели сами, заперли снаружи на засов.

И хотя инженера девятого гвардейского минно-торпедного полка майора Работягу, ставшего после этого случая "притчей во языцех", выпустили тут же, штабные пришли в волнение. Постигли, надо что-то срочно делать. Перешибать "демобилизационные настроения", принимавшие порой самые дикие формы.

Решение явилось привычное, само собой - запугать. Раз и навсегда...

И тут, как нельзя кстати, подвернулся зайчишка, который, подумать только! золотые офицерские погоны отказался даже взять. Домой захотел, видите ли, в Москву.

Стереть в порошок! Выгнать из партии, да передать прокурору. Пример всем и каждому.

И кладбищенский меня заклеймил, и "ветродуй" с метеостанции, мол, мешал им "работать с погодой", и штабные разгулялись... Особенно лютовал синюшно-худой начальник тыла ВВС. Мол, знаем мы эту братию...

- Свирский всю войну стремился в тыл...

И тут вдруг прозвучал до боли знакомый, сиплый на низких нотах бас, кто-то просит слова. Шагает к трибуне капитан Шаталов, которого только что назначили инспектором по технике пилотирования ВВС флота, и потому он оказался здесь, на штабной церемонии.

Прокосолапил к трибуне, подтянут, трезв как стеклышко. Золотая кольчуга на месте. В пять рядов ордена. И Ленина, и Суворова, и Красного знамени... С обеих сторон груди.
[1] [2] [3] [4]