Прорыв (37)

Потом я говорил с Геулой, затем Полина, ободряла ее, как могла, весело, утирая ладонью слезы на щеках. -- Гуля, родная! До встречи! Ждем тебя! Жде-ем!

Пили чай с домашним "наполеоном" и особым, с орехами, печеньем, которое в Московском университете, на химфаке, называлось " Полинкиными штучками" и пользовалось неизменным успехом.

До утра почти не спали. Вспоминали нашу квартиру на Аэропортовской улице в Москве, где гости не переводились. Я уже свет погасил, а Сергей все не унимался: русские врачи в Канаде прорвались? Сдали "провальный" экзамен? А как музыканты?

Почти сквозь сон услышал: -- Гриша! Я у вас почти сутки. Весь субботний вечер телефон молчал. Это непостижимо! У вас что, нет друзей? Как вы живете?

У меня сон как рукой сняло...

В России было немало людей, которые жили напряженной духовной жизнью, новыми книгами, постановками"Таганки", полузаконными выставками абстрактного искусства, -- оказалось на поверку, вовсе не потому, что это была их естественная потребность, а потому, что в обществе об этом говорили, спорили. Это надо было знать, чтобы слыть культурным... Я помню, как прозаик Юрий Нагибин однажды весь вечер жаловался одному своему знакомому по клубному телефону на капризы своей автомашины, -- все удивились несказанно. Кто-то даже обозвал его пошляком. В зале убивали поэта Александра Яшина, а утонченный Нагибин тихо исчез из зала и принялся тратить время бог знает на ч т о...

Но в Канаде, главным образом, только об этом и толкуют, даже университетские преподаватели. А коли так, то многие некогда "тянувшиеся к культуре" семьи спокойно вернулись на круги своя. Их не интересуют даже книги, которые они трепетно мечтали прочесть в России, а порой, рискуя, читали; за которыми стояли в очередях в Италии, в русской библиотеке "Хаяса". Ныне и деньжата появились, и времени достаточно, но... нет желания. Как загорается порой бывший московский технократ, когда видит модель кухонной мойки. А -- Солженицын? Россия? Сахаров? Прошлогодний снег...

Я перебирал канадских знакомых долго. Друзья есть, хотя и не обошлось без разочарований. Порой мучительных. Как правило, люди не меняются. Становятся самими собой... Впрочем, в Москве люди "притирались" друг к другу десятки лет; а сколько мы в Канаде? Нет, грех жаловаться...

Утром я собрался везти Сергуню по городу. Спугнули пушистых широкозадых енотов, которые шли куда-то по автомобильной стоянке всем семейством. Подскочила черная белка, протянула лапку, мол, позавтракал - поделись. Сергуня кинулся в дом, за пищей. Покормил белок, галок, енотов, сбежавшихся, слетевшихся со всей улицы; наконец, двинулись.

Сергуне повезло. В тот день открывались ежегодные торонтские "караваны". Каждая этническая группа угощала своей едой, своими танцами, фильмами, -- своей культурой. Мы пили горячую водку сакэ и смотрели неторопливые, как в замедленной съемке, японские танцы. Затем направились к шотландцам, где парни в клетчатых юбочках плясали безостановочно, под звуки волынки, и традиционные кожаные кошельки, свисающие с животов, колотили их, при молодецких прыжках, по причинному месту. Филиппинец танцевал со стаканом на голове, в котором пылала свечка. Остальные плясуны были босы и успевали коснуться ногой пола между длинными бамбуковыми жердями в то мгновение, когда жерди, отбивающие ритм, раздвигались.

Мексиканцы привезли с родины студенческий хор. Нескончаемый народный фестиваль перекочевал на улицы, где кружились девушки в трехцветных, в честь старого польского флага, косынках...

Сергей глядел на все поначалу с интересом, а потом как-то ошалело.

-- Ты чего? -- спросил я его.

-- Сколько таких павильонов?

Я взглянул в "международный паспорт", который нам вручили в одном из павильонов. Оказалось, семьдесят три.

-- С ума сойти! Столько народностей живет в Торонто?

-- Да! Одних итальянцев шестьсот тысяч.

-- И... и государство поддерживает эту... культурную автономию? Но ведь тогда эмигранты, конечно же! Бетах! никогда не сольются в единую нацию.

Мы подошли в эту минуту к сербскому павильону, который устроили в православной церкви; я обратил внимание Сергуни на толпу у распахнутых дверей. Вверху, на паперти, стояли, в национальных одеждах ,родители. Они говорили замедленно, весомо. По-сербски.

А внизу на тротуаре задержались их дети. Школьники лет 13-- 15-ти. Спорили о чем-то. Говорили быстро, взахлеб, по-английски. К ним подскочила маленькая девочка в национальной сербской свитке, восклицая пронзительным голоском: "Кака дудал ду! Кака дудал ду!"

-- Это что значит? -- встрепенулся Сергей... -- Ку-ка-реку? Так горланит английский петух? -- Сергей засмеялся. Глядел теперь на "караван" без недоумения.

В армянском павильоне, где старая женщина в черном кричала, что если не она, то ее дети отберут у турок их, армянский, Арарат, Сергуня спросил обеспокоенно: -- Слушай, а живут дружно? Семьдесят три народности.

-- Без серьезных конфликтов.

-- Не может быть! У каждого народа есть свои евреи...

-- И у Канады есть. "Паки". Пакистанцы. Два раза в год кто-либо в метро, с пьяных глаз, обзовет индуса или пакистанца "паки". Или даже изобьет. И газеты и телевидение кидаются изобразить это во всей красе. Виновные во время съемок закрывают свои лица газеткой или рукой. В Канаде не любят расистов... Суды? Попробовал недавно один фабрикант платить индусам чуть меньше, чем остальным, - попал и на скамью подсудимых, и в газетную "мельницу^. Крупным планом его подали. Престиж Канады от этого не пострадал.

-- 0'кэй! А почему же в Израиле не получилось... ну, не идиллии, четверть идиллии? А? Или у нас, действительно, нет дискриминации, -- просто встреча разных культур, разных веков... Погоди-погоди! -- Сер-гуня перебил себя. -- Не давать иммигрантским волнам равных условий, а потом обездоленных бросать на произвол судьбы -- это и есть государственная дискриминация. -Сергуня остановился. -- Слушай, это слишком серьезно, если так... Грузин или марокканец в Израиле не может подать в суд на своего нарядчика-поляка, обвиняя его в дискриминации. В стране нет защиты от такой дискриминации. Для суда все -- евреи. Где же выход?

Мы провожали Сергуню через два дня. Он увозил анкеты, "гаранты", заверенные юристами и государственными офисами. Мятая кожаная папка его разбухла, он размахивал ею, Полина беспокоилась, как бы не потерял. По нашим подсчетам они с Геулой должны были прилететь в Канаду месяца через два-три.

В баре выпили "посошок на дорогу". Я вспомнил, что Сергуня в разговоре с Геулой произнес, похоже, стихотворную строку.

-- Из Бориса Слуцкого! -- как эхо отозвался Сергуня на мой вопрос. Я заинтересовался. После одного из моих публичных выступлений в Союзе писателей Борис Слуцкий подошел ко мне и сказал сочувственно: "На твою голову, Гриша, теперь упадет кирпич... Откуда? Кирпичи падают только сверху... "Он так много обещал, мудрый, глубокий Борис, поднятый ненадолго высокой волной XX съезда. Наверное, большинство его стихов так и осталось в письменном столе...

Сергуня закрыл глаза, сероватые веки его были в алых прожилках, точно кровоточили; зашептал стихи, нигде и никогда не изданные. По крайней мере, в СССР.

"... Созреваю или старею

Прозреваю в себе еврея.

Я-то думал, что я пробился,

Я-то думал, что я прорвался,

Не пробился я, а разбился,

Не прорвался я, а зарвался...

Я читаюсь не слева направо,

По-еврейски: справа налево.

Я мечтал про большую славу,

А дождался большого гнева.

Я, ступивший ногой одною

То ли в подданство, то ли в гражданство,

Возвращаюсь в безродье родное,

Возвращаюсь из точки в Пространство..."

Сергуня открыл глаза. Моргнул, чтобы сдержать слезы, сказал:

-- Борис Слуцкий, 1953 год.

-- О, написано в сталинщину? -- воскликнул я. -- Во время "космополитского" погрома!

Сергуня ответил тихо-тихо: -- А наше римское гетто, это что-нибудь иное?

В аэропорту сгрудились у входа, обнимались на прощанье; я заметил, что история с израильским гетто в Риме не должна пропасть для потомства. Я, наверное, об этом напишу... Сказал и тут же пожалел. Сергей изменился в лице. Синие, навыкате, глаза Сергуни потемнели. Прижал папку к груди, словно вот-вот отнимут. Зашептал вдруг со страстью приговоренного, который молит о пощаде:

-- Не раньше, чем через пять лет, Гриша! Иначе Израиль... у них руки длинные. Нас не впустят в Канаду. А впустят, не дадут гражданства. За тебя Канада вступилась. Газеты-университеты! А за нас кто вступится?
[1] [2] [3] [4]