Прорыв (34)

-- Пойдемте, Наум! Я знаю одно кафе, которое...

-- Отвезите меня на вокзал. Пожалуйста!

10. РИМСКОЕ ГЕТТО

Поезд "Вена-Рим" уходил вечером. Наум прошелся по освещенному холодным дневным светом вокзалу, к которому подавали вагоны в снежных крышах. Увидел на перроне, в сторонке, плотно сбит группку пассажиров, которую туристы обходили. Такие "проводины" всегда теснили сердце: напоминали об отце, который стоял в толпе бушлатов на боковом перроне Ярославского вокзала. Наум бросился тогда к толчее, окруженной автоматчиками и немецкими овчарками, рвущими поводки. "Отец!" -- закричал... Следы от зубов овчарки сих пор остались у колена.

Вблизи русаки вовсе не походили на согнанных в кучу зеков. О, нет! Даже у измученных женщин, сердито покрикивающих на детей, глаза сияли. Возбуждение, надежда разогнули спины. Щеки горят. залось, все, по русскому обычаю, выпили "посошок на дорожку"... " Не в Воркуту этап, а из Воркуты..." -- Наум усмехнулся.

Объявили посадку, и Наум отправился в свой вагон -- спать. Проснулся рано, чуть рассвело, позавтракал в стареньком, дребезжащем вагоне-ресторане, искоса поглядывая на поля северной Италии, разделенные каменными оградками, плохо обработанные, грязные. Ветер прибил к оградам клочья бумаги, пустые консервные банки. Усмехнулся грустно: "Родное Средиземноморье..."

Поискал глазами снег. Кончились снега!..

Вагоны пошвыривало, как корабль в волну; придерживаясь за стенки, прошел в хвост поезда, куда погрузили эмигрантов.

В гостиницу Наум приехал с ними. Тот же клоповник, что и в Вене. Молодые, видел, не замечали грязных, в пятнах, стен, доставали гитары, путеводители по Риму. Пожилые, бросившие все нажитое и ехавшие к детям, воспринимали перемены куда болезненней... Никто ничего не знал. "Старожилы" советовали ехать в Остию. На электричке. Это недалеко, пригород.

-- Почта там -- Дворец культуры, -- объяснил портье в галстуке, на котором была нарисована голая красотка. -- Там уся Одесса. Одесса знает усе!

Вся Одесса еще не пришла. Но обитатели одесского Привоза были представлены широко. На полукруглых каменных ступенях почты торговались громко и страстно, хватали друг друга за отвороты пиджаков, вопили: -- А маклерские?! Гони маклерские!..

Это сдавали квартиры, как выяснилось. Одни одесситы сдавали, другие въезжали, третьи вырывали у них "маклерские"...

Наум вспомнил, что видел "памятку отъезжающим", которая ходила в Вене по рукам. В ней был пункт: "Не ехать в Остию. Там вся Одесса..."

-- Какое счастье, что они не валят в Израиль! -- подумал Наум, прислушиваясь к истошным возгласам торгующихся. -- Там своего жулья -- не продохнуть!..

Только сейчас Наум заметил тихих усталых людей, сидевших на каменных ступенях или подпиравших спинами грязную стену. У них были какие-то пустые лица. Такие лица видел разве что в российских очередях, когда обо всем переговорено, а хлеб привезут только в пять утра... Присел возле старика, читающего истертую, в масляных пятнах, русскую газету.

-- Так вы тут и сидите-- спросил Наум, с удивлением озирая сидящих.

-- Кто помоложе, по колизеям шастает, кто постарше -- сидит. Когда -здесь, когда -- у моря...

-- Подолгу сидит?

-- Кто четыре месяца, кто восемь, а кто до двух лет. Есть и горемыки, те -- подолее...
[1] [2] [3] [4]