3 (1)

Она засмеялась и прижалась к нему.

Показалось такси, и он залюбовался грацией, с какою она подняла руку, стройностью ее ног, мягкой линией груди.

Ехали они недолго. Она держала его за руку — больше ничего. В такси пахло духами, мускусом, еле уловимо — цветами. Машина остановилась перед невысоким многоквартирным домом на темной улице. Она расплатилась с шофером, потом снова взяла Рудольфа за руку и повела в дом. Они поднялись на один марш. Она отперла дверь, впустила его в темную прихожую, потом в комнату и щелкнула выключателем. Его поразила величина комнаты и вкус, с каким она обставлена, хотя при свете затененной абажуром лампы он мог разглядеть далеко не все. У этой женщины, наверное, щедрая клиентура, подумал он: арабы, итальянские промышленники, немецкие стальные бароны.

— А теперь… — начала она, но в эту секунду зазвонил телефон. Она не лгала, подумал он, ей действительно должны были звонить. Она медлила, словно не решаясь поднять трубку. — Будьте добры… — Она показала на дверь. — Я хотела бы остаться одна.

— Разумеется.

Он вышел в соседнюю комнату, закрыл за собой дверь и зажег свет. Это была небольшая спальня с двуспальной кроватью, уже разобранной. Из-за двери доносился ее голос. Ему показалось, что она сердится на своего собеседника, хотя слов он не различал. Он задумчиво посмотрел на большую кровать. Последняя возможность уйти. Плевать, решил он и разделся. Он в беспорядке швырнул одежду на стул, но переложил бумажник в другой карман. Потом лег и натянул на себя одеяло.

Он, должно быть, заснул, потому что вдруг почувствовал рядом теплое надушенное тело. В комнате было темно, на нем лежала гладкая упругая нога, на животе шевелилась мягкая рука, а уха касались губы, шептавшие что-то неразборчивое.

Он не знал, сколько было времени, когда он наконец замер в неподвижности, кончиками пальцев касаясь теперь уже знакомого тела, доставившего ему такое наслаждение. Он чувствовал покой и приятную теплоту. Пуританин низвергнут, а его пуританские заповеди осмеяны — и слава богу! Он поднял голову, приподнялся на локте и ласково поцеловал женщину в щеку.

— Уже, наверное, очень поздно, — прошептал он. — Мне пора.

— Будь осторожен за рулем, cheri[11], — сонно и блаженно отозвалась женщина.

— Не беспокойся, — сказал он. — Я совсем протрезвел.

Женщина повернулась и зажгла лампу на ночном столике. Он встал с кровати, гордясь своей наготой. «Юношеское тщеславие», — усмехнулся он про себя и быстро оделся. Женщина тоже встала. Лучше бы она не включала свет и не вставала. Тогда он мог бы оставить ей сто, нет, тысячу франков на камине, и темнота скрыла бы его провинциальное американское невежество в подобных делах: она бы спала, а он бы украдкой выскользнул из квартиры и из дома, и все было бы кончено. Но свет горел, женщина следила за ним, улыбаясь. Ждет?

Ничего не поделаешь. Он вынул бумажник.

— Тысячи франков достаточно? — спросил он, чуть запнувшись на последнем слове.

Она с удивлением посмотрела на него, улыбка исчезла с ее лица. И вдруг она начала смеяться. Сначала тихо, потом принялась хохотать. Она согнулась, обхватила руками голову — густые блестящие волосы темным каскадом упали на лицо — и смеялась, не в силах остановиться. Он напряженно смотрел на нее — и уже жалел, что побывал в ее постели, что пригласил ее к своему столику, что был в Ницце, жалел, что вообще очутился во Франции.

— Извини, — начал оправдываться он, — я просто не привык…

Она подняла голову, и он увидел ее смеющееся лицо. Она встала, подошла к нему и поцеловала его в щеку.

— Бедняжка, — сказала она, переводя дыхание. — А я и не знала, что так дорого стою.

— Если ты хочешь больше… — неловко произнес он.

— Гораздо больше, — ответила она. — Столько, сколько никто не может дать. Да ничего мне не нужно! Милый ты мой! Думал, что я проститутка, и был таким вежливым и ласковым. Будь все клиенты такие, как ты, мы все стали бы шлюхами. Мне и раньше нравились американцы, но теперь я люблю их еще больше.

— Господи, Жанна! — вырвалось у него. — Это случилось со мной впервые, — признался он, боясь, что она снова начнет смеяться.

— Интересно, куда смотрят американки? — удивилась она. Она пересела на край кровати и похлопала по матрасу рукой. — Иди сюда, сядь рядом, — сказала она.

Он сел рядом с ней. Она взяла его за руку, теперь уже как сестра.

— Если тебе от этого станет легче, cheri, — сказала она, — то могу признаться, что и со мной это случилось впервые. Мне было так одиноко, так тоскливо… Разве ты не понял?

— Нет, — признался он. — По правде говоря, я плохо разбираюсь в женщинах.

— «Плохо разбираюсь в женщинах», — ласково передразнила его она. — И не пьешь. Именно такой мужчина мне и нужен был сегодня. Позволь рассказать немного о себе. Я замужем. Мой муж служит в армии. Он майор и был помощником военного атташе в Вашингтоне.

Вот откуда она знает английский, подумал он. Значит, не было ни чиновников, ни конгрессменов, ни мотелей.

— А сейчас он временно служит в Париже. В Высшей военной школе, — продолжала она. — Временно. — Она коротко и резко рассмеялась. — Он там уже три месяца. Здесь, в Ницце, у меня ходят в школу двое детей. Сегодня они у бабушки.

— Но у тебя нет обручального кольца, — сказал он. — Я посмотрел.

— Я его сняла. — Лицо ее помрачнело. — Сегодня мне не хотелось быть замужем. Днем я получила телеграмму от мужа, в которой он сообщал, что будет звонить; я сразу поняла, что он мне скажет. Он скажет, что у него много работы и он снова не может приехать. У него уже три месяца много работы. По-видимому, там, в Высшей военной школе, они готовятся к чему-то необыкновенному, если бедный майор в течение трех месяцев не может даже на день слетать в Ниццу повидаться с женой. Я-то хорошо знаю, к какой войне мой муж готовится в Париже. Ты слышал, как я сказала ему по телефону…

— Нет, — ответил Рудольф. — Я не слышал, что ты говорила… Я только понял, что ты сердишься.

— Да, наша беседа была далеко не дружеской, — согласилась Жанна. — Мы ссорились. Теперь ты понимаешь, почему я очутилась в кафе без обручального кольца на руке?

— Более или менее, — ответил Рудольф.

— Когда ты вошел и сел, я собиралась расплатиться и идти домой, — тихо сказала она. — Двое мужчин уже подходили ко мне. Напыщенные позеры с опытом, любители… Как это говорится в Америке? Однодневных?..

— Однодневных гастролей, — подсказал Рудольф.

— Именно.

— Они по крайней мере не приняли тебя за шлюху, — уныло возразил он. — Прости меня.

Она погладила его по руке.

— Прощать нечего, — сказала она. — Это только внесло комическую ноту в наш вечер. Когда ты вошел и сел, я увидела твою добропорядочную и почтенную физиономию и решила не уходить. — Она улыбнулась. — Во всяком случае, не сразу. И оказывается, не ошиблась. Больше никогда не будь застенчивым. — Она снова как сестра похлопала его по руке. — Уже поздно. Ты сказал, что тебе пора… Запишешь мой телефон? Мы увидимся еще?

— Мне, наверное, тоже следует рассказать немного о себе, — заговорил Рудольф. — Прежде всего меня зовут не Джимми. Не знаю почему… — Он пожал плечами и улыбнулся. — Я стеснялся. Считал, что плохо поступаю. А если я назовусь чужим именем, то половина вины с меня вроде бы снимается. А может, из осторожности: вдруг мы когда-нибудь встретимся и я буду не один, ты скажешь: «Здравствуй, Джимми!», а я смогу ответить: «Извините, мадам, вы меня с кем-то путаете».

— Если бы я вела дневник, — сказала Жанна, — я бы описала все, что сегодня случилось. Во всех подробностях.
[1] [2] [3] [4]