Эфраим Севела. Зуб мудрости (9)

– У вас прекрасные данные, – сказала ей дама, ведшая беседу и лишь поверхностно глянувшая в анкету, – но нам нужны специалисты, имеющие хотя бы несколько лет стажа практической работы.

– А вы потрудитесь посмотреть несколькими строчками ниже в моей анкете, – спокойно сказала мама Питера, которая тогда еще не была даже замужем, – и вы обнаружите, что я проработала два года.

– Ах, да. Совершенно верно. Это прекрасно… И мы бы вас с радостью взяли, если б среди предметов, которые вы изучали, был бы тот, который больше всего интересует нашу фирму, – и дама назвала этот предмет.

– А вы потрудитесь посмотреть еще несколькими строчками ниже, – снова спокойно отвечала мама Питера, – и увидите, что я успешно сдала экзамен по этому предмету.

– Ах, да… Совершенно верно… Но я должна вас огорчить… ровно час тому назад мы приняли на эту должность человека.

– Вы меня не огорчили, – сказала, вставая, мама Питера. – Я бы к вам не пошла работать, даже если б это место оставалось свободным, хотя я уверена, оно не занято до сих пор. Я не люблю расистов.

Моя мама всплеснула руками и, очень волнуясь, рассказала им, что точно такая история случилась с ней в Москве, когда она искала работу. Пока она разговаривала по телефону, все было в порядке, и ее приглашали прийти и заполнить анкету, потому что такие специалисты, как она, им до зарезу нужны. Но стоило ей явиться и продемонстрировать свою еврейскую физиономию, как все волшебным образом менялось. Ей уже в глаза не глядели, отвечали недружелюбно и возвращали документы, не затрудняясь заглянуть в них. К сожалению, говорили ей, отводя глаза, место уже занято.

За столом разгорелся шумный разговор о дискриминации в Америке – негров, а в СССР – евреев. Негры жаловались маме, а мама – им. Потом пришли к заключению, что в Америке дискриминация с каждым годом идет на убыль, а в России, наоборот, усиливается все больше, и кто знает, может быть, завтра там прольется еврейская кровь.

Домой нас отвозили отец Питера и сам Питер. У них был но– вый дорогой автомобиль. Они сидели на переднем сиденье, а мы с мамой – сзади. Питер в зеркальце над ветровым стеклом ловил мой взгляд и подмигивал мне.

Маме понравилась эта семья, и она по-русски сказала мне, что разрешает мне дружить с Питером и чтоб я его пригласила к нам в гости.

– Прелестные люди, – тихо восторгалась мама. – Интеллигентные, умные. И не сытые снобы, как другие американцы. Они знают, что такое страдание. Нам с ними легко найти общий язык! Удивительно приятная семья.

Тут я не устояла и подсунула ей шпильку.

– А что бы ты сказала, мамочка, если б я вздумала выйти замуж, скажем, за Питера?

Мама повернулась ко мне и нахмурила брови.

– Не занимайся провокациями. Я – не расист. Но почему обязательно за него?

– А что, лучше выйти за еврея?

– За еврея ли, за турка – это твое дело. Разве мир сошелся клином только на евреях и черных?

– Значит, ты все же предпочитаешь белого зятя?

Мама промолчала, а потом шепнула мне:

– Я предпочла бы выпороть тебя ремнем за твою манеру разговаривать с матерью.

Когда мы с Б.С. выехали из Нью-Йорка в его старом, купленном по дешевке «Бьюике», я почувствовала, не знаю почему, что меня и его впереди ждут приключения. Во-первых, мы ехали одни, без мамы. Она заболела. Утром проснулась с температурой и головной болью, на работу не пошла, и ей пришлось отказаться от поездки, которую отменить уже было поздно. Б.С. пригласил на ужин американец-дантист с большими связями в медицинском мире. Ради него дантист с женой оставили этот вечер свободным и в своем загородном доме приготовили ужин. Подвести их, не приехать, как условились заранее, было равносильно разрыву отношений, в которых нуждался не хозяин, а гость.

Кончилось тем, что мама, наглотавшись аспирина, осталась дома, а я поехала с Б.С. в качестве его дамы – он был приглашен с дамой. Я на радостях даже хотела чуть-чуть подвести глаза и подкрасить скулы, но схлопотала от мамы по рукам со строгим предупреждением, что имею шанс вообще никуда не поехать и остаться ухаживать за больной матерью, как и подобает хорошей дочери. Пришлось исслюнявить мамино лицо поцелуями и, задобрив ее таким образом, получить разрешение на поездку.

Конечно, я ехала не в качестве дамы, а как дочь дамы сердца Б.С. Об этом хозяева были предупреждены по телефону. Они только спросили у Б.С., полагая, что я старше, чем на самом деле, что, мол, пьет юная особа, на что Б.С. ответил кратко:

– Молоко.

И тем не менее я чувствовала себя как Наташа Ростова из «Войны и мира», отправлявшаяся на свой первый бал. В гости меня брали и раньше. Но впервые я ехала без мамы, одна, и сопровождала лучшего из всех мужчин в мире, одного взгляда которого было достаточно, чтоб у меня задрожали колени.

Я люблю ездить с Б.С. Когда он за рулем, чувствуешь себя в полной безопасности, как за каменной стеной. Его большие руки с крепкими пальцами хирурга и с синим вытатуированным якорем между большим и указательным, лежат на руле прочно, уверенно, и мне кажется, что он ведет не автомобиль, а танк, и, как перышки, сметает с пути все встречные машины. В зеркальце я вижу часть его лица. Нос и лоб. И, конечно, глаза. Так как он сосредоточен на дороге, я могу, не стесняясь, разглядывать его в зеркальце. А если он перехватит мой взгляд, отвести глаза на ветровое стекло и сделать вид, что смотрю на впереди идущие машины.

Пока мы выбирались из города к мосту Джорджа Вашингтона на реке Хадсон, Б.С., как равной, давал мне информацию о людях, к кому мы едем. Чтоб я мотала на ус и знала, как себя вести. Душечка Б.С.! Только с ним я себя чувствовала не ребенком, а взрослой женщиной, и сердце мое сладко ныло от несказанной радости.

Дантиста звали мистер Крацер, а жену его, соответственно

– миссис Крацер. Они были людьми старыми или, как выразился Б.С., пожилыми. Это значит, старше его лет на десять-пятнадцать. А ему самому уже пятьдесят.

Б.С. не любит их. И от меня не скрывает этого. Но они ему нужны. У них – связи. Без этих связей ему будет очень трудно. Даже когда он сдаст экзамен и будет искать, куда устроиться. Он терпеть не может это слово «связи». Но такова жизнь. Особенно здесь. И он не хочет нарушать ее законы, если не желает быть раздавленным. Гадко, а приходится глотать.

Мистер Крацер по московским и ленинградским стандартам – невежественный человек, которому диплом дантиста не прибавил культурного лоска. Б.С. не ручается, прочитал ли он больше двух книг. Всю жизнь он делал деньги. Любым способом. И на зубной боли пациентов. И спекуляцией земельными участками. Построил большой дом за городом, вышел в отставку и поселился там. У него три сына. Взрослых. Живут отдельно и не радуют отцовское сердце.

Мистер Крацер лезет из кожи вон, чтобы изобразить из себя преуспевающего человека, влиятельную персону и надо ему потакать, польстив его болезненному самолюбию нищего местечкового еврея, выбившегося в богачи. Он взялся покровительствовать Б.С. не от доброго сердца, а чтоб показать свое влияние в медицинском мире.

– Цирк, – горько усмехнулся Б.С. – Так что, девочка, не обессудь, когда увидишь, что и я ломаю комедию. Ты же умница. Подыгрывай мне.
[1] [2] [3] [4]