14

Тетки были рады, счастливы за Сашу – вырвался из кровавой мясорубки, правда, попал тут же в другую, не менее кровавую, но в этом смысле судьбы у всех уравнены, говорят, наши потери исчисляются миллионами, в газетах об этом, конечно, не пишут.

– Слава Богу, – сказала Вера, – хоть тебя довелось увидеть, дождемся ли остальных, кто знает…

– Ничего, мы за этим столом еще встретимся.

Банальные слова, но других он не нашел.

– Одолеем Гитлера, заживем по-другому, – вставила Полина.

Пришла Нина, остановилась на пороге, прослезилась, обняла Сашу, поцеловала.

– Садитесь, Ниночка, – позвала ее Софья Александровна.

Нина посмотрела на теток:

– Я не вовремя?

– Именно, что вовремя, – улыбнулся Саша, – выпьешь с нами.

Нина показала на донышко стопки:

– Вот столько.

Тетки еще немного посидели и заторопились: далеко до дома, завтра рано на работу. Саша проводил их до лестницы, перегнулся через перила, смотрел им вслед, махал рукой, и они оглянулись, тоже ему помахали, вернулся, сел рядом с Ниной.

– А где твой сын?

– У бабушки оставила.

Саша рассказал ей про Лену, про Глеба.

– Вот такая грустная история. Что с Максом, с Варей?

– Максим на Дальнем Востоке, формирует дивизию. Варя служит в военно-строительном управлении, проектирует оборонительные сооружения вокруг Москвы, мотается по области, я ее не вижу, иногда перезваниваемся. Я в школе работаю. – Она улыбнулась. – Занимаюсь патриотическим воспитанием…

– В нашей?

– Нет, в другом районе. – Она посмотрела на него. – Выбьют наше поколение, а, Саша?

– Кто-нибудь останется, выживет.

– Боюсь, один Шарок останется, – печально проговорила Нина. – Шарок воевать не будет. И Вадим Марасевич не будет. Кстати, я недавно его встретила, состоит при каком-то военном журнале, «Пограничник», кажется, значит, вроде бы в армии, а воевать не надо. И уже капитан. Вот Шарок с Марасевичем и останутся.

– Ничего, мы с тобой тоже поживем.

– Пиши мне, Саша, – сказала Нина.

– Обязательно.

Наконец они с матерью остались одни. Мама постелила ему на диване, но они еще долго сидели, разговаривали.

– Я тебя прошу, Сашенька, я знаю, ты не трус, но ты самолюбив и потому бываешь неосторожен. Тебе тридцать лет, но ты, по существу, не жил, а страдал. Надо сохранить себя, после войны все изменится.

– Ты так думаешь?

– Я в этом уверена. – Она оглянулась на дверь, понизила голос. – «За родину», «за Сталина» – это ведь заклинания, ритуал. В прошлую войну тоже так было: «За матушку Россию», «за батюшку царя». А что с царем сделали? В России после всех войн что-то менялось. После Севастополя – крестьянская реформа, после русско-японской войны – революция 1905 года, после мировой войны – Февральская революция.

– Каких же перемен ты ждешь?

– Не знаю. Знаю одно: хватит мучить народ! Россия должна стать нормальным государством.

– По западному образцу?

– Да, если хочешь.

– Боюсь, твои надежды не сбудутся. В сознании народа глубоко укоренились идеи социальной справедливости, провозглашенные Революцией. Если победим, народ будет искать выход в тех, ленинских, временах.

– Сашенька, прости меня, не обижайся, я знаю твое отношение к Ленину, но не надо его идеализировать. Ты тогда был маленький, а я при нем жила, тоже хватало крови, расстрелов, подвалов.

Саша засмеялся:

– Вот уж не думал, что после семи лет разлуки мы с тобой заговорим о политике.

– Нет, Сашенька, для меня это не политика, для меня это твоя судьба. Я молю Бога, чтобы он сохранил тебя. И потому я думаю о том, что будет после войны.

– Ладно, – сказал Саша, – давай сначала прогоним Гитлера, а потом решим, что делать. А сейчас, мамочка, лягу спать, устал как черт.

Он разделся, лег, мать укрыла его простыней и поцеловала уснувшего.
[1] [2]