22
[1] [2]– Боже! Что там творится! Какой разврат! Ты представить не можешь!..
Я обнял ее сзади, привалил к себе, и тихо спросил:
– Что? Римские утехи?
Она засмеялась:
– Да! – едва-едва, как бы рассеянно отзываясь в такт моим поглаживающим рукам, воровато и быстро стянувшим с нее свитерок…
И, как всегда, внезапно теряя силы, как в обморок падала:
– Да!
– И вот это? – спросил я, губами ощупывая горячую голую шею, а руки мои уже привычно, как по клапанам фагота, бежали по пуговице и «молнии» ее джинсов.
– Да-а-а-а… – поплывшим, зыбким стоном.
– И это?
– Да! Да!
– А вот это?
…и температурным своим, пересохшим голосом, вновь, и вновь, и все ритмичней и яростней:
– Да! Да! Да! Да! – мгновенная, с полузвука, настройка двух инструментов в годами слаженном дуэте: краткая перекличка, два-три нащупывающих такта, и – понеслась аллегро виваче мелодия сладостная, проникновенно прекрасная, даже если знаешь ее назубок…
…В этом она всегда была необычайно музыкальна… и дирижирование всей пьесой я оставлял на откуп ее чутким бедрам, которые едва заметно могли указать струнным замедлить и перейти на ада-ажио , или даже на ла-арго … а тут широкими свободными штрихами, где стаккато , а где легато обыграть эту неожиданную тему у духовых… и дать отыграть виртуозное соло фаготу… и пусть он подержит фермату … невесомо длящийся миг… особенно перед кодой , которая… которая, ты знаешь, накатывается уже стремительно и неудержимо, и… вот… вот… и вот сейчас… на заключительных тактах тутти всего оркестра…
В этот миг я перевел взгляд с ее немыслимо прогнутой смычковой спины в зеркало… и вдруг понял, что играем мы не дуэтом. О, нет! То был квартет, и пара в зеркале двигалась чуть иным ритмом, запаздывая на долю мгновения, как бы зеркальным эхом повторяя и запоминая малейшие движения наших рук, животов, бедер, сосков… Так значит, партитура была сложнее, чем я думал… И даже кажется, музыкант в зеркале, наглый сатир, в распахнутой впопыхах на седой груди, недорасстегнутой рубашке подмигнул мне в партнерском рвении попасть в такт…
…но изнурительно долгое рондо уже мчалось к финалу; дыхание, физическое напряжение музыкантов сосредоточены были на последнем, мучительно блаженном восходящем пассаже…
Фанфарные удары медных!
Мощь заключительного аккорда, томительно угасавшего в ядрах тел еще несколько мгновений…
Затем – краткий миг тишины…
И я включил шум аплодисментов в великолепном, итальянской сантехникой оборудованном душе…
[1] [2]