Школа света (1)
[1] [2] [3] [4]Пока я заполняла бланк анкеты и получала ключи, Борис, невежливо нависнув над божьими одуванчиками, изучал копию картины…
Я окликнула его, и, взвалив на себя сумки, мы потащили их — о, крутизна винтовых лестниц-скважин в голландских домах семнадцатого века! — на второй этаж, пыхтя и проклиная свое пристрастие к старине.
На дубовой двери нашей комнаты была привинчена табличка: «Карел Фабрициус».
— Очень мило…
— Все по теме, — сказал Боря, вставляя массивный ключ в замок. Я подумала — слишком уж по теме. Мой писательский нос с утра уже чуял то, на что — словно охотничий пес — был натаскан годами: еле слышимый аромат витавшего в воздухе сюжета.
Дверь открылась, и мы остановились на пороге. Люблю этот первый взгляд на новое мимолетное пристанище. Первый шаг в гостеванное пространство, которое хочется сразу обжить, хоть на сутки, хоть на ночь заполнить собой, превратить в свое убежище. В этой небольшой комнате было все, что так нравится мне в европейской старине: почерневшие, рассохшиеся балки потолка, криво подпирающие скошенный потолок, неровные беленые стены, большое окно, из которого выглянешь — привычное напластование черепицы, вымытый булыжник внутреннего дворика, старый фонарь и — волны герани, белой и розовой…
Борис свалил сумки на пол и рухнул на постель.
— А копия-то странная, — сказал он, — там, на стене…
Я с ожидаемым, надо сказать, удовольствием обнаружила электрический чайник на столе, и в корзинке — пакетики с чаем и кофе, две булочки, запаянные в целлофан, сахар, круглые плошки с джемом. Место было приличным, ничего не скажешь.
Я налила в чайник воды и включила его.
— Чем это странная?
— Понимаешь… С одной стороны, очень недурное исполнение. С другой стороны — весьма приблизительные цвета… Как будто художник писал не с картины, а с какой-то случайной репродукции… К тому же она потемнела от времени. Надо бы тому парню за стойкой сказать, чтобы протер холст луковым соком.
— Вот и скажи! — мстительно заметила я. Не владея ни одним языком, мой муж, как все мои близкие, был уверен, что я могу, если захочу, поговорить с любым иностранцем на любую тему…
После вечерней прогулки по городу ужинали в одном из ресторанов на Маркт — большой, веками обжитой площади, уютно обставленной старинными комодами-домами. В головах площади плыла, словно флотилию вела, Ньиве Керк, усыпальница королевской фамилии. На высоком круглом постаменте перед ней — огромный, сутулый и несуразный, в плаще до пят, — высился над площадью кто-то из первых здешних печатников, какой-то Гуго, выставив вперед острую бронзовую бородку, держа в руках огромный фолиант. Под фонарем блестела бронзовая пряжка на туфле танцевального фасона.
Ресторан, куда мы зашли поужинать, помещался в полуподвале одного из домов. За густыми переплетами окна, буквально на уровне нашего стола, у моего локтя плескалась вода узкого канала, в котором — в свете фонарей — утомленно плавали сонные утки.
Столы были накрыты коврами, как на картинах Вермеера, и тоже продолжались за окном, смутно волнуясь ворсистым ложем в колеблющейся воде.
— А знаешь… — вдруг сказала я, — неохота уезжать отсюда…
На столе перед нами в плошке горела желтая свеча, она тоже отражалась в окне, в плотной воде канала дрожащим теплым огоньком. Вся улочка с запертыми на ночь магазинами, кондитерскими, аптекой казалась от этого обжитой и уютной…
— А как же Брюгге?
— Ну давай раз в жизни поменяем планы…
— Да ты уже завтра заскучаешь! Мы за три часа обошли весь городок… Здесь ни музея, ни…
Он посмотрел на меня, пожал плечами…
— …Как хочешь…
Вернувшись после ужина на площадь, мы наткнулись там на крытые брезентом фуры с включенными огнями. В свете фонарей и фар молодые люди сгружали на землю длинные алюминиевые штанги.
— Что-то завтра здесь будет, — предположила я. — Надо бы в отеле спросить.
Перед сном мы еще заложили крюк подальше… Тихие пустынные набережные, скудное освещение, белые перила мостов — ряд вытянутых шахматных пешек — над тяжело мерцающей водой каналов…
На противоположной стороне улицы мы обратили внимание на спрятанное в маленьком дворе здание совсем не голландской, а скорее греческой архитектуры с треугольным портиком и голубыми — в свете луны — колоннами. Мне вдруг почудились на фронтоне знакомые буквы…
— Смотри, иврит!
— Откуда здесь иврит? Какая-нибудь греческая церковь…
Мы перешли по мосту на противоположный берег канала, и Борис взбежал по ступеням здания к запертым массивным дверям.
— Ты не поверишь! — крикнул он оттуда. — Это синагога. Судя по архитектуре, конец восемнадцатого — начало девятнадцатого…
— А почему бы и нет? Вероятно, до войны здесь была приличная община… как везде в Европе…
…За конторкой в гостинице стояла и писала что-то высокая старуха с суровым лицом, как бы собранным из нескольких стертых плоскостей. Вот уж в ее голландском происхождении сомнений не возникало…
Я поздоровалась, назвала номер комнаты. Она молча сняла с гвоздика ключ и передала мне.
— Госпожа… Мы хотеть… — несколько радостных гримас и обнимающе-пригласительные движения рук. — Циммер-грахтн-хотэл-три-дейс?… Это — да?
Знакомая оторопь на лице и столь же знакомый как бы щелчок включения смысла.
— Это — да.
— Скажи ей про картину, — подсказывает Борис рядом, — чтобы протерла луковым соком.