IV
[1] [2] [3]— Вроде нет.
— Он в Москве?
— Да, у родственников. Хочешь позвонить?
— Что значит хочу или не хочу?
Заперев за гостем дверь, Михоэлс прохромал в комнату, отыскал пухлую телефонную книжку. Вернувшись в коридор, при свете тусклой лампочки на четырехметровой высоте потолка нашел нужную страницу и набрал номер. Ответил женский голос:
— Алло!
— Могу я поговорить с Александром Петровичем Довженко?
Замер, вжав в ухо черный эбонит телефонной трубки. Услышал мужской голос:
— Да. Кто это?
Сказал:
— Здравствуйте, Саша. Это Михоэлс…
Когда Анастасия Павловна вернулась со службы, она застала мужа с безучастным видом сидящего на табуретке возле телефонного аппарата.
— Что-то случилось?
Он покачал головой:
— Нет.
— Кому ты звонил?
— Довженко.
— Он… ответил?
— Да.
— Слава тебе, Господи. Что ты ему сказал?
— Что я мог ему сказать? Сказал, что просто подаю голос.
— Слава тебе, Господи, — повторила Анастасия Павловна. — Ты голодный? Я сейчас разогрею макароны.
— Не нужно. Приходил в гости Лозовский, принес кучу еды.
— Приходил — в гости — Лозовский?
— Чего тут удивительного?
— Он не был у нас с тридцать девятого года. С того дня, когда мы обмывали твой орден Ленина.
— Вот и объяснение. Соскучился и заехал. Сказал, что сегодня будет салют.
— И это все, что он сказал?
— Ну, он много чего говорил. Но это — главное. Самое главное. Салют — праздник. А даже маленький праздник сегодня главней всех завтрашних бед. Даже больших. Разве это не так?
Вечером они стояли у окна и смотрели, как низкое февральское небо расцвечивается огнями салюта.
Анастасия Михоэлс-Потоцкая. Последняя из древнего рода польских князей. Русая. Курносая. Некрасивая. Прекрасная.
И маленький местечковый еврей с огромной лысиной и задумчиво оттопыренной нижней губой.
Они смотрели на салют и думали о будущем.
Будущее было ярким, как огни салюта.