Больница Преображения (12)

Поэт в сильном возбуждении вскочил со стула. Руки у него тряслись.

- Мне идти? - Он повернулся к Стефану.

Тот промолчал; его ошеломило известие, что так внезапно объявился человек, который все время был где-то поблизости, а он, Стефан, ничего не знал об этом.

- Я в этих обстоятельствах советовать не могу...

- После комендантского часа... с сумасшедшими... - вполголоса бормотал Секуловский. - Нет! - проговорил он громче, а когда Ригер бросился к двери, закричал: - Да постойте же вы!

- Ну давайте, решайтесь! Он не может ждать, два часа лесом!

- А кто он такой?

Ясно было, что Секуловский задает вопросы, только чтобы выиграть время. Он теребил пальцами узелок на матерчатом поясе халата.

- Вы что, оглохли?! Партизан! Вот пришел да еще устроил Паенчковскому скандал, что тот дал другим пациентам люминал...

- На него можно положиться?

- Не знаю! Идете вы или нет?

- А ксендз идет?

- Нет. Так как?

Секуловский молчал. Ригер пожал плечами и выбежал из комнаты, с треском захлопнув дверь. Поэт шагнул было вслед за ним, но остановился.

- Может, пойти?.. - растерянно спросил он.

Голова Стефана упала на подушку. Он пробормотал что-то невразумительное.

Слышал, как поэт ходит по комнате и что-то говорит, но смысла слов не понимал. Сон навалился на него.

- Ложитесь-ка и вы, - пробормотал он и заснул.

Стефана разбудил резкий свет. Кто-то ударил его палкой по руке. Он открыл глаза, но продолжал лежать не шевелясь; в комнате было темно, шторы он опустил еще вечером. Около кровати стояли несколько высоких мужчин. Стефан машинально прикрыл глаза рукой: один из мужчин направил фонарь прямо ему в лицо.

- Wer bist du? [Ты кто такой? (нем.)]

- A, lass ihn. Das ist ein Arzt [А, оставь его. Это врач (нем.)], отозвался другой голос, как будто знакомый. Стефан вскочил, трое немцев в темных клеенчатых плащах, с автоматами, перекинутыми через плечо, расступились перед ним. Дверь в коридор была открыта настежь, оттуда долетал глухой топот кованых сапог.

В углу комнаты стоял Секуловский. Стефан заметил его только тогда, когда немец направил в угол луч фонаря.

- Auch Arzt, wie? [Тоже врач, да? (нем.)]

Секуловский быстро заговорил по-немецки срывающимся, каким-то незнакомым голосом. Выходили из комнаты по одному. В дверях стоял Гутка. Передал их солдату, приказав проводить врачей вниз. Они спустились по второй лестнице. В аптеке, перед входом в которую стоял еще один черный с автоматом, они застали Паенчковского, Носилевскую, Ригера, Сташека, профессора, Каутерса и ксендза. Сопровождавший Стефана и Секуловского солдат вошел вместе с ними, запер дверь и долго всех разглядывал. Адъюнкт стоял у окна, сгорбившись, спиной ко всем, Носилевская сидела на металлическом табурете, Ригер и Сташек устроились на столе. День был облачный, но светлый; сквозь редеющие листья за окном проглядывало серое небо. Солдат загородил собою дверь. Это был парень с плоским темным лицом, со скошенными скулами. Он дышал все громче, наконец заорал:

- Ну вы, паны докторы, на шо вам вышло? Украина була и будэ, а вам каюк!

- Выполняйте, пожалуйста, свои обязанности, как мы выполняем свои, а с нами не говорите, - на удивление твердым тоном заметил Пайпак в ответ. Выпрямил спину, неторопливо повернулся к украинцу и уставился на него своими черными глазками из-под нависших седых бровей. Дышал он тяжело.

- А ты... - Солдат поднял шарообразные кулаки.

Дверь распахнулась, сильно толкнув его в спину.

- Was machts du hier? Rrrraus! [Ты что тут делаешь? П-шел! (нем.)] рявкнул Гутка.

Он был в каске, автомат держал в левой руке, словно собирался им кого-то ударить.

- Rune! - крикнул он, хотя все и так молчали. - Sie bleiben hier sitzen, bis Ihnen anders befohlen wird. Niemand darf hinaus. Und ich sage noch einmal: Solten wir einen einzigen versteckten Kranken finden... sind Sie alle dran [Тихо! Вы будете здесь сидеть, пока не прикажут! Никому отсюда не выходить! И я говорю еще раз: если найдем хоть одного припрятанного больного... всех вас!.. (искаж. нем.)].

Он обвел всех своими выцветшими глазами и круто развернулся на каблуках. Раздался хриплый голос Секуловского:

- Herr... Herr Offizier... [Господин офицер... (нем.)]

- Was noch? [Что еще? (нем.)] - рявкнул Гутка, и из-под каски выглянуло его загорелое лицо. Палец он держал на спусковом крючке.

- Man hat einige Kranken in den Wohnungen versteckt... [несколько больных спрятаны в квартирах... (нем.)]

- Was? Was?! [Что? Что? (нем.)]

Гутка подскочил к нему, схватил за шиворот и начал трясти.

- Wo sind sie? Du Gauner! Ihr alle! [Где они? Мошенник! Все вы! (нем.)]

Секуловский затрясся и застонал. Гутка вызвал вахмистра и приказал обыскать все квартиры в корпусе. Поэт, которого немец все еще держал за воротник халата, торопливо, пискливым голосом проговорил:

- Я не хотел, чтобы все... - Он не мог пошевелить руками: рукава халата впились ему под мышки.

- Herr Obersturmfuhrer, das ist kein Arzt, das ist Kranker, ein Wahnsinniger! [Господин оберштурмфюрер, это не врач, это больной, он сумасшедший! (нем.)] - завопил, соскакивая со стола, смертельно бледный Сташек.

Кто-то тяжело вздохнул. Гутка опешил:

- Was soil das? Du Saudoktor?! Was heisst das?! [Что такое? Ты, коновал! Что все это значит? (нем.)]

Сташек на своем ломаном немецком повторил, что Секуловский - больной.

Незглоба весь сжался у окна. Гутка, разглядывал их всех; он начал догадываться, в чем дело. Ноздри у него раздувались.

- Was fur Gauner sind das, was fur Lugner, diese Schweinehunde! [Ну и мошенники, ну и лгуны, свинячье стадо! (нем.)] - проревел он наконец, оттолкнув Секуловского к стене.

Бутылка с бромом, стоявшая на краю стола, покачнулась и упала на пол, разбилась, содержимое растекалось по линолеуму.

- Und das sollen Arzte sein... Na, wir werden schon Ordnung schaffen. Zeigt cure Papiere! [И это врачи... Ну, мы тут наведем порядок. Покажите ваши документы! (нем.)]

Вызванный из коридора украинец - видимо, старший, на его погонах были две серебряные полоски, - помогал переводить документы. У всех, кроме Носилевской, они оказались при себе. Под конвоем солдата она отправилась наверх. Гутка подошел к Каутерсу. Его документы он разглядывал дольше и немного помягчел.

- Acli so, Sie sind ein Volksdeutscher. Na schon. Aber warum liaben Sie diesen polnischen Schwindel initgemacht? [Ах, так. Вы фольксдойч. Прекрасно. Но отчего вы тогда заодно с этими польскими жуликами? (нем.)]

Каутерс ответил, что он ничего не знал. Выговор у него был жестковат, но это был хороший немецкий язык.

Носилевская вернулась и показала удостоверение Врачебной палаты. Гутка махнул рукой и повернулся к Секуловскому, который все еще стоял за шкафчиком, у самой стены.

- Komm [иди (нем.)].

- Herr Offizier... ich bin nicht krank. Ich bin vollig gesund... [Господин офицер, я не болен. Я совсем здоров (нем.)]

- Bist du Arzt? [Ты врач? (нем.)]

- Ja... nein, aber ich kann nicht... ich werde... [Да... нет, но я не могу... я буду... (нем.)]

- Komm [иди (нем.)].

Теперь Гутка был совершенно невозмутим, даже слишком невозмутим. Он вроде бы даже улыбался - громадный, плечистый, в плаще, скрипящем при каждом его движении. Он манил Секуловского указательным пальцем, как ребенка.

- Komm.

Секуловский сделал один шаг и вдруг повалился на колени.

- Gnade, Gnade... ich will leben. Ich bin gesund [Пожалуйста, пожалуйста... я хочу жить. Я здоров (нем.)].

- Genug! - яростно взревел Гутка. - Du Verrater! Deine unschuldigen verruckten Bruder hast du ausgeliefert [Довольно! Ты предатель! Ты бросил своих добрых безумных братьев (нем.)].

За домом громыхнули два выстрела. Зазвенели стекла в окнах, в шкафчике металлическим позвякиванием отозвались инструменты.

Секуловский припал к сапогам немца, полы белого халата разлетелись в стороны. В руке поэт еще сжимал резиновый молоточек.
[1] [2] [3] [4]