ЧЁРНАЯ РЕКА (1)

ЧЁРНАЯ РЕКА

Моё предположение оказалось верным. Поднявшись на гребень гор, мы увидели ещё одну долину, застланную морем волнующегося тумана. Она была расположена выше долины Белого Шара и представляла собой скалистую котловину, окружённую чёрными, заострёнными зубцами стен. После краткого совещания мы решили обойти долину с южной стороны, где склон, постепенно снижаясь, примыкал к большой горе. Рыхлые, зыбкие клочья тумана клубились, распластывались и медленно, безостановочно поднимались, затопляя склоны. Связавшись верёвкой, мы двигались по острому хребту, залитому с обеих сторон молочной мглой. Иногда лёгкое облако, подхваченное ветром, поднималось кверху, задевало за скалу и проплывало между нами. Тогда я видел только тёмную, увеличенную тень шагавшего впереди Арсеньева. От напряжения кровь приливала к голове и к глазам, а на экране, казалось, появлялись туманные, светлые пятна, очертания звёздных призраков. Но стоило раза два закрыть глаза, и всё исчезало — оставался только туман.

Я взглянул на часы. Мы шли уже девять часов. То, что мы долго не тренировались, давало себя знать. Пот обильно скапливался на лбу, стекал по шее, по груди, со лба на лицо.

Вершина, неподвижная среди скрещивавшихся полос тумана, оставалась всё время на одном и том же расстоянии от нас. К нам был обращён её огромный складчатый склон, изрезанный оврагами. Ребро хребта снижалось. Его чёрная линия исчезла в плывущих облаках. Это место было похоже на длинный узкий мыс, со всех сторон омываемый белым океаном. Когда мы достигли его конца, я предложил отдохнуть. Все были измучены. Райнер спотыкался даже в сравнительно лёгких местах. Мы расположились под выступом хребта. К счастью, здесь не было мороза — самого, пожалуй, страшного врага горных вылазок на Земле. Скала была тёплая, словно нагретая солнцем. Я услышал, как химик что-то говорит о шоколаде.

— Хотел взять плитку и забыл... она бы сейчас пригодилась.

— Не ворчите, коллега, — сказал Арсеньев. — А надолго мы здесь остановимся? — обратился он ко мне.

— Кому удастся, пусть поспит, — сказал я. — Это самое лучшее, что сейчас можно сделать. Четырёх часов для отдыха хватит. Я разбужу вас, я умею просыпаться в нужное время.

— Ценное свойство, — отозвался кто-то. Эти слова дошли до меня уже откуда-то издалека: я погрузился в блаженный покой.

...Я шёл, а за мной следовало множество серебряных мурашек. Я не боялся их, нет, мы были в самых лучших отношениях. Вдруг я увидел, что одна из них сидит у меня на руке и кричит: она требовала, чтобы я немедленно поднялся в воздух и полетел к ракете, так как товарищи беспокоятся о нас. Другие мурашки, стоя на земле, вторили ей пискливым хором. Напрасно я объяснял им, что не умею летать. Наконец, рассердившись, я махнул рукой и взлетел. Помню, что трепыхался над самой землёй тяжело, как курица, и вдруг что-то потянуло меня вниз с такой силой, что я сел и проснулся. Ко мне приближался конусообразный металлический пузырь с огромным стеклянным глазом. В первое мгновение я подумал, что это какой-то призрак, и только спустя некоторое время узнал шлем Арсеньева.

— Вы хотели нас разбудить?

Я взглянул на часы: прошло почти пять часов. Смутившись, я поспешно вскочил.

— Это, вероятно, случилось потому, что мы на другой планете, пробормотал я. Арсеньев разбудил Солтыка и Райнера. Подкрепившись последними таблетками витаминного концентрата, мы двинулись дальше. Воздух был спокоен, и туман лежал неподвижно. Там, где грань понижалась, мы шли по колено в молочных испарениях, а порой и вовсе исчезали в них. Каждый шаг был опасен. Мы двигались очень медленно, и прошли долгие часы, пока под ногами заскрипел щебень осыпи, — это было устье большого оврага, глубоко врезавшегося в склон вершины. Подниматься было нетрудно, но очень мучительно. Скафандр становился всё тяжелее. Мне хотелось сорвать с головы шлем, чтобы хоть раз глотнуть свежего воздуха. Я невольно оглянулся. Товарищам, менее опытным в горных восхождениях, очевидно, было ещё тяжелее. Сгорбившись, они медленно двигались в тумане, ползущем вверх по склону низко нависшими клочьями. Вершина давно уже исчезла у нас из виду: склон расступился на обе стороны потрескавшимися скатами, словно здесь прошёл лемех гигантского плуга. Дно оврага было усыпано беловатым сухим щебнем, а высоко над краями обрыва торчали желтоватые, серые, бурые башни. Из-под их грозно нависших сводов расходились конусы осыпей. В восемь часов утра, через семнадцать часов после катастрофы, мы взобрались по большим обветренным глыбам на вершину.

Горная цепь ниспадала к востоку мёртвыми, окаменелыми волнами. Под нами — бесконечное море тумана, исполосованное тонкими линиями теней, переходящих вдали в бурый и лиловый цвет. И до самого конца горизонта только туман, распадавшийся на узкие полоски. В него погружался склон нашей вершины, прорезанной на середине скалистым ущельем. Через этот пролом ползли облака, сквозь которые просвечивала поверхность скал, лежавших в глубине.

Арсеньев разостлал на камне карту, определил с возможно большей в этих условиях точностью направление, в котором находился «Космократор», и расставил нас метрах в пятнадцати друг от друга в самых высоких точках. Мы пытались вызвать товарищей по радио. Среди отдалённых шорохов, доносившихся словно со всех сторон сразу, в наушниках иногда раздавались мерные сигналы. Это автоматический передатчик ракеты через каждые пятнадцать секунд посылал по два прерывистых звука. Мы слышали ракету, но она не отзывалась на наши вызовы. Быть может, расстояние было слишком велико, или же от Мёртвого Леса тянулись радиоактивные облака, гася слабые волны наших приборов. Во всяком случае, через час мы собрались вокруг Арсеньева в унылом молчании. Арсеньев разложил карту и задумался.

— Нам, как видно, придётся всё же заночевать, — сказал он. — Сумерки начнутся сегодня, через каких-нибудь восемь-десять часов. Мы должны встретить их в надёжном укрытии... Надо ожидать сильной бури.

Он вгляделся в туман, расстилавшийся несколькими сотнями метров ниже.

— Дорогу выбирать мы не можем, — прибавил он, — поэтому пойдём вот так. — Он начертил прямую как стрела линию, направленную к ракете.

— Но нам нужно подождать, — заговорил я, — по крайней мере, с час. Спускаться, как известно...

— Спускаться будет легче, чем подниматься, — быстро проговорил Арсеньев, а когда я удивлённо взглянул на него, он многозначительно положил мне руку на плечо. Я умолк. Вскоре Райнер отошёл, и профессор приложил свой шлем к моему — соприкосновение металлических шлемов позволяло услышать голос без помощи радио. Выключив свой прибор, Арсеньев сказал:

— Не обо всём нужно и можно говорить.

— Из-за Райнера?

Он кивнул головой. Химик вернулся, и мы не обменялись больше ни словом. Прислонившись к шероховатым скалам, мы вглядывались в туманную пропасть почти невидящими от усталости глазами. Через некоторое время наверху начало что-то твориться. Тучи густели, как рыбий клей, брошенный в кипящую воду, расплывались кольцами, скручивались, делались всё легче и светлее, и вдруг в них показался просвет. Он быстро исчез, но рядом появился другой. В нём засияло небо.

Ветер всё сильнее раздувал пушистые клубы.

— Чёрт возьми!

— Чего вы ругаетесь? — спросил астроном.

— Небо, профессор, небо!

Небо было зелёное. Это был прозрачный, чистый смарагд, словно расплавленный в стекле цвет первых трав, пронизанных солнцем. Очень высоко плыли перистые, совершенно золотые облака.

— Очевидно, углекислота, — заметил Райнер. Меня порадовало то, что он заговорил; значит, апатия ещё не вполне овладела им.

Между тем туман в долине кое-где осветился, потом ярко запылали края большой тучи и из-за неё выплыл огромный пламенный диск, уже сильно склонившийся к закату. Мгновенно вспыхнуло страшное зарево. Поверхность тумана засверкала, словно залитая кипящим металлом. Вслед за тенью, убегавшей с неслыханной быстротой к горизонту, неслась оргия света. Из бездны вставали горы раскалённой меди, красно-кровавые пропасти, пещеры и гроты с зыбкими стенами, а солнце пронизывало их блеском, прорезая в подвижной, словно живой, массе золотые трещины. Весь этот океан беззвучного пламени дышал: над ним носились лиловые и розовые дымки, в которых трепетали полосы многократно повторённых радуг. Но вот туча снова надвинулась на солнце, и вся цепь облаков погасла, покрывшись бесконечной серой тенью.

— Дорого мы заплатили за то, чтобы увидеть это зрелище, — горько произнёс Райнер.

Я опоясался верёвкой и подал другой конец Солтыку. Он, заложив верёвку за пояс, направился к склону. Арсеньев шагал первым, я за ним, потом Солтык; Райнер, тяжело ступая, шёл последним. Так началось наше возвращение.

Долго спускались мы в тумане. Иногда он густел настолько, что силуэт астронома, шедшего впереди, исчезал в нём. Взор тонул в серой массе: контуры дороги, ближайших скал, даже вытянутой руки становились неясными. У меня было ощущение, будто я весь растворяюсь в этой мгле, будто это кошмарный сон, в котором теряешь ощущение реальности существования. Тогда я окликал товарищей, и их голоса на время разгоняли гнетущее чувство одиночества.

Какое-то время скала звонко отзывалась под ударами топориков, потом зашуршал щебень осыпей, а после трёхчасовой ходьбы шаги наши стали приглушёнными, и ноги начали вязнуть в рыхлом грунте.

Мы не знали, равнина это или куполообразная возвышенность, так как на показания анероидов нельзя было полагаться, — они уже некоторое время вели себя как-то беспокойно. Давление воздуха росло медленнее, чем нужно было ожидать по темпам нашего движения: вероятно, приближался период низкого давления, связанный с надвигавшимися сумерками.

Вскоре ровная местность снова начала понижаться. Мы спускались всё ниже и ниже. Насколько можно было судить в таком густом тумане, мы находились в крутом овраге, напоминающем русло высохшей реки, и спускались по его изгибам. Вдруг под ногами почувствовалась сплошная скала. По ней можно было идти, как по тротуару, — такая она была ровная и гладкая.

Я изумлённо осмотрелся, но ничего не увидел.

Солтык, ведший нас по компасу, остановился.

— Там что-то есть, — указал он на большое пятно, темневшее в сером тумане.

Я наклонился и провёл рукой по камню.

— Вот что, — сказал я, — возможно, я ошибаюсь, но это, по-моему, квадратные плиты. Я чувствую стыки под ногами... Это самый настоящий тротуар!

— Тротуар? А может быть, здесь найдётся и ресторан? — спросил Райнер. За время пути нам уже не раз пришлось выслушивать его шутливые высказывания с некоторой примесью горечи. Арсеньев направил индукционный аппарат в сторону пятна овальной формы, маячившего перед нами невдалеке.
[1] [2] [3] [4]