Объекты информационные и объекты физические

Размножение добавило новую позицию к командам, включенным в стратегию жизни: теперь для этой стратегии оказалась приемлема даже тотальная гибель организма – при условии, что жизненный процесс будет продолжаться в следующих поколениях. Данная позиция носит отчетливо выраженный статистический характер. Пусть клетки постоянно проигрывают свои поединки с энтропией, однако после каждой гибели клетки процесс начинается снова. При этом деление амеб или простейших представляет собой всего лишь «репетицию» этого процесса в его начальных стадиях. Зато размножение многоклеточных приближается по своим признакам, можно сказать, уже к языковому явлению: организм как некая целостность «артикулирует» хромосомные «предложения», адресованные «субъекту их восприятия» – экологической среде. Иными словами, имеет место «экстернализация суждений» и вместе с тем ее крайнее информационное сгущение, с использованием максимальной емкости носителя информации.

Таким образом, возникает новый вариант осциллирования жизненных процессов: организмы попеременно редуцируются до «артикуляций» и снова вырастают до прежнего уровня. Амплитуда этой «вибрации» – от макроскопического уровня (организмов) до микроскопического уровня (сперматозоидов и яйцеклеток). Таким и остается последнее слово в сфере информационных технологий жизни. Ничего более совершенного до сих пор эволюция не выработала.

Надо заметить, что все сдвиги в направлении эволюционного прогресса являются постепенными. «Артикуляция» первоначально выступает как некий аналог целостного организма, который затем делится на организмы следующего поколения, и только со временем происходит «миниатюризация» в виде дробления на «предложения», что и уподобляет биологическую артикуляцию языковой.

Такой диахронический обзор убеждает в том, что перспектива возникновения сигнализирующих языков животных и этнических языков человека содержится уже в динамической характеристике наиболее примитивных биологических циклов. Ведь жизнь бактерии – это тоже кооперация органических частиц и процессов, образующих в совокупности ее тело. На уровне же человеческих групп именно кооперация с ее потребностями привела к возникновению специализированного и выявляющегося вовне языка.

Растения не общаются друг с другом в информационном смысле (насколько это нам известно – с такими выводами приходится быть осторожным). Животные, по свидетельству наблюдений, вступают в общение сразу, потому что уже собственный опыт учит их тому, что у передвижений других особей по окружающей среде есть свои «значения». В самом деле, животные совершают различные движения – чтобы перемещаться в пространстве – и издают звуки, приобретающие иногда характер сигналов. Эти перемещения и звуки – первичный материал для процесса возникновения языка. Сами же перемещения и звуки исходно являются случайными.

Говоря о случайности событий, следовало бы каждый раз уяснять себе, по отношению к чему они являются случайными. Кража в магазине самообслуживания случайна по отношению к его персоналу, но не случайна по отношению к сообщнику преступника, который его поджидает на улице. Падение метеора на Землю случайно по отношению к земному наблюдателю, но только к такому, который не знает, что тот метеор был кометой, прошедшей около Юпитера, причем гравитационное поле планеты отклонило ее движение. Дело в том, что мы считаем случайными совпадения, возникающие, когда пересекаются две причинные цепи, из которых до пересечения каждая была независима от другой. Комплексы движений и звуков, приведших к генезису языка, были случайными вследствие того, что они не возникли для этого генезиса как информационной функции. В качестве форм поведения организма эти комплексы имели свои никоим образом не случайные предназначения, но ничего такого, что было бы так или иначе «адресовано» к коммуникативной функции, которой предстоит возникнуть. Те же комплексы движений и звуков были случайными еще в том смысле, что для упомянутой функции не имело значения, какие конкретно типы движений и звуков окажутся семантически нагруженными. Случайным же образом затем произошло то, что именно вокально-акустический канал приобрел столь большое информационное значение в эволюции.

В отношении к эволюции информационная функция, в свою очередь, накладывает ограничения на упомянутые комплексы звуков и движений. Эти ограничения определены тем, какие части общего множества форм поведения проявились в обстоятельствах данной ситуации. Например, то, что первоначально было только проявлением животного страха, сопутствующего ситуации опасности, со временем могло отделиться от этой ситуации, чтобы ее «символизировать». В диахронии язык, таким образом, возник как завоевание информационной суверенности по отношению к ситуациям. Естественный язык возник вследствие ограничений, «суживающих» нестохастическую полосу «возможных» знаков, причем критерии ограничения часто приводили к приурочениям заведомо чисто случайным. Какие-то случайности диахронии, очевидно, привели к тому, что один и тот же объект у одних людей называется «стол», у других «der Tisch», «la table». Таким образом, диахрония – это ограничение, которое действует ситуационно, с использованием случайных совпадений; а синхрония игнорирует стохастичность, связывающую ситуацию с ее языковым сопровождением. Иначе можно сказать то же самое в такой формулировке, что лингвогенез – это эргодический процесс, моментальные временные срезы которого сами себя не интерпретируют. Потому что в реальном языке нельзя найти ничего такого, что интерпретировало бы для нас тот факт, что данный объект называется именно «стол». Зато пронаблюдавший всю эволюцию языка наверняка увидел бы, как известные сочетания звуков некогда случайным образом совпали с известными ситуациями, концентрировавшимися около того, что мы сегодня называем «столом». Естественно, я упрощаю, потому что не могло быть таких изолированных совпадений. Системная кристаллизация языка порождена сгущениями статистических фактов. Однако мы не можем вдаваться здесь более подробно в рассмотрение языка как поля .

Хотя существуют еще специализированные вторичные формы языка – например, математическая, – мы должны помнить, что они произошли, в свою очередь, благодаря дальнейшему суживанию «полосы», только на этот раз не ситуационно-звуковой, как выше, а собственно языковой. Притом это «оживание» представляет собой один из способов проявления тенденции к нулевому редуцированию семантического индетерминизма. В математике этот способ сработал почти в совершенном виде, так как в изложении ее теорем и в их восприятии сузилась почти до нуля амплитуда неопределенности как ширина интерпретативной полосы «возможных смыслов».

Мы не излагаем здесь курс эволюционной лингвистики или тем более биологии, но затрагиваем эти дисциплины постольку, поскольку они помогают нам раскрыть нашу тему. Приведенные замечания приготовили нас к рассмотрению «статуса» информации в реальном мире, так как производной именно от этого «статуса» является «статус» литературного произведения. В особенности нам хотелось бы узнать, существует ли такой способ исследования информационных объектов, который – не будучи восприятием содержащейся в этих объектах информации (именно как информации, адресованной к потенциальному объекту восприятия ) – тем не менее позволяет каким-то образом ознакомиться с этой информацией. Вопрос этот не столь абсурден, как может показаться на первый взгляд. Это все-таки не то, что спрашивать, как выглядят деревья, когда на них никто не смотрит. Так или иначе, любой объект можно исследовать эмпирическими методами как нечто изолированное от всего мира, не применяя при этом таких декодирующих методов, какие «подобает» применять при исследованиях изолированных объектов согласно предписаниям соответствующих информационных методов. Вместе с тем данный вопрос для нас важен, потому что касается отношения генотипов к фенотипам применительно к различным формам этого отношения, складывающимся между информационными объектами и их отображениями в восприятии.
[1] [2] [3] [4]