III. Эволюция скачкообразная и непрерывная (1)

А однако переход от прерывистой подачи крови толчками на непрерывное течение дает множество преимуществ – например, облегчает стабилизацию кровяного давления, облегчает пропорциональный доступ крови к отдельным частям тела. И поэтому такая «рационализация» была бы с одобрением воспринята «инструментальной аксиометрией» – гомеостазом.

Однако почему эволюция «сама не пришла к этой мысли»? Сравнительно со всеми, ею вообще не замеченными, следует отметить, что вероятность нетривиальной инновации (каковой мы считаем упомянутую) зависит от значения вероятности одновременного (синхронного) появления и исчезновения – определенного числа мутаций, которые должны представлять собой явления, независимые друг от друга. Тогда – понятная вещь – что, чем больше таких мутационных событий, случайных по отношению к друг другу, должны совпадать в одной и той же системе для того, чтобы «возникло изобретение», тем меньше вероятность подобной встречи, а выше определенного количества одновременных мутаций их необходимое совпадение оказывается явлением уже астрономически редким. А именно: чем-то таким, чем было бы выпадение тысячи «орлов» одновременно при броске тысячи монет. Эволюционная игра вообще оказалась бы обречена на безнадежное невезение, если бы не хитрый маневр, состоящий в создании подобия «туза в рукаве» игрока – в виде явления рецессивности в аллелях. И тогда рецессивный ген как раз является чем-то вроде козырного туза, причем, «спрятанный», он еще не козырная карта, но может ею стать внезапно в один из моментов продолжающейся игры. Это легко показать на простом примере. Время, которое должно пройти для игрока в бридж, пока в результате случайной комбинации карт после перетасовывания у него на руках оказался бы большой шлем, достаточно длительное. Однако если бы у него была хотя бы одна карта, спрятанная в рукаве, он сделает шлем, даже если получит на руки расклад с одним пробелом, а если бы у него в рукаве было больше карт, то шлем для него перестанет быть проблемой пассивного ожидания удачного хода. Но не может у игрока быть спрятана в рукаве целая колода, так же и организм не может обладать произвольным количеством удерживаемых наготове рецессивных генов. Тем более что большинство таких генов «ни на что не годно», то есть ни в одном из возможных с точки зрения популяции раскладов не может обнаружить «инструментальной ценности». Потому что организм не так устроен, чтобы он мог проводить какую-никакую селекцию среди собственных рецессивных генов, рассуждая, что какой-то из них «стоит сохранить», а остальные «не стоит». Однако то, чего не может сделать организм, сможет когда-нибудь сделать «инженер по хромосомам».

Этот вывод приводит нас в конце концов к ситуации, которая должна особенно интересовать эволюционного аксиометра. Потому что эволюцию иногда «упрекают» за чисто марковский тип регулятора, который в ней отвечает за специацию. В качестве марковского этот регулятор неэкономичный и необычайно медлительный в обучении; это, среди прочего, приводило к тому, что столько биологов считали наследование приобретенных свойств – то есть немарковский тип хромосомного «обучения» – эволюционно обязательным. Но метод эволюции, при всей своей расточительности, оказывается тем не менее более надежным на длительном отрезке времени, потому что то равновесие, какого достигает марковская цепочка, – оно недостаточно. Неуправляемость мутационного регулятора мира, проявляющаяся prima facie в как бы хаотичном растранжиривании «бессмысленных» комбинаций, которые селекция вынуждена постоянно обтачивать, фактически является неисчерпаемым источником разнообразия, поскольку лишь в высшей степени возможное разнообразие является ультимативным гарантом осуществления перемены – любой. Таким образом, наследование приобретенных свойств, в пределах короткого периода времени несомненно значительно более результативное, чем осуществление по Маркову, с легкостью могло бы поставить виды в безвыходную ситуацию. Именно марковский регулятор позволяет как бы постоянно начинать игру сначала – и только цена, которую за эту свободу приходится платить эволюции: пустое существование миллиардов существ – неподвластна нашему воображению. Мы не утверждаем, что этот вид регуляции наверняка был бы лучшим из всех возможных, но кажется, что он был бы лучшим из всех, достижимых в процессе эволюции, то есть достижимых при помощи естественных изменений. И хотя марковский регулятор начинает игру как бы все время заново – в «партии» пресмыкающихся, змей, млекопитающих – однако не могут быть его новации, управляемые случайностью, действительно целиком независимыми от прежних. Потому что постоянное давление временных тактических решений по отношению к целостной стратегии приводит в результате к лимитированию состояний, отстоящих, может быть, на миллиард лет, – состоянием, в котором принимается определенное решение. Одним словом, марковская последовательность событий не препятствует возможности блокировки выходов на будущие гомеостатически лучшие состояния – посредством худшего решения проблемы, однако такого, которое попросту стало реальностью. На то, что перед праамебой открылось когда-то несравненно больше эволюционных возможностей, чем их открывается перед млекопитающим, случайный марковский генератор уже не имеет никакого влияния. Потому что эволюция является настоящей игрой с точки зрения теории игр, то есть такой последовательностью ходов, где инстанцией, более мощной, чем любая используемая стратегия, является случай – и где проигрывает тот, кому изменила удача.

Следующей особенностью эволюции жизни, в сопоставлении с технологической, является отсутствие в биоэволюции того, что в технологии называют моральным устареванием устройств. По крайней мере prima facie дело выглядит таким образом, если древнейшие коралловые рифы сосуществуют с «современным» дельфином, улитка – с человеком, а примитивные лишайники – с последним словом эволюционной изобретательности в ее ботаническом ракурсе. Из этого видно, что в совокупности эволюционных реализаций отсутствует аксиометрическая упорядоченность, единообразно измеряемая. Поэтому существуют такие эволюционные задачи, которые можно решать разнообразными конструктивными способами, и оптимальность этих решений невозможно сравнить по одной шкале. В действительности, ситуация не слишком отличается от господствующей и в технике. Поскольку и там и тут присутствует проблема принятия решений, неотвратимо увязанная с необходимостью компромиссов. Речь идет о дилеммах, которые можно назвать конструкторскими антиномиями. Они возникают каждый раз, когда оптимальный максимум одних функций представляет собой неоптимальный для других, не менее необходимых. Это, например, касается отношения между корректировкой отклонений и тенденцией колебаний, которую сразу обнаруживают системы, оптимально корректируемые. Обычно такие коллизии значительно сложнее (они состоят не только из двух параметров). Как кто-то сказал однажды, не бывает кита с подвижностью блохи; поэтому эволюция осуществляется в среде, переполненной такими дилеммами.

Следует добавить, что технолог превосходит эволюцию как конструктор не так уж и значительно, как это могло бы показаться на основании его способности прогнозирования, которой эволюция лишена. Потому что и он действует на основании информации, полной пробелов. А поскольку он не может ожидать до бесконечности получения благоприятных вестей о конструируемом, в определенном смысле любая его изобретательская реализация является «преждевременной». В технологии – высокая ненадежность (первых самолетов, например), а в эволюции – высокая смертность – вот цена, которую приходится платить за «преждевременные» решения, потому помещенные в кавычки, что другими они быть не могут. Следовательно, компромисс неизбежен. Причем для характеристики процесса не имеет значения, реализует ли его кто-то сознательно или, как эволюция, «безлично».

При таком состоянии вещей инструментальная аксиометрия биологии должна научиться оперировать методами, выработанными технологией. Как уже было сказано, меры ценности осмысленны и даже однозначно объективны в пределах определенной конкретной технологии; можно по многим аспектам сравнивать реактивный самолет с обыкновенным, но нельзя сравнивать самолет с роликами. Ценностям внутри системы определенной технологии будут тогда соответствовать ценности внутри конкретных схем телесной организации в биологии. В каких-то границах можно бы, кто знает, аксиометрически упорядочить всех насекомых или всех наземных млекопитающих, но нельзя ни спрашивать, ни отвечать на вопрос, лучше ли организация насекомых, чем организации млекопитающих.
[1] [2] [3] [4]