I. Аксиология и физика (1)

Для данной среды, а также данных параметров давления, температуры, химического состава и т.д. существуют такие состояния сосредоточения материи, которые существенно не изменяются какое-то время без притока энергии, и такие, что без поступления энергии существовать не могут. Мы не рассматриваем в качестве гомеостатов такие материальные образования, которые обнаруживают неизменяемость, некое «автоконсервирование», при отсутствии поступления энергии. Таким образом, не будет гомеостатом каменная глыба, чугунный шар, стол или бриллиант, хотя эти объекты сохраняют структурную и материальную идентичность в течение длительного времени. Не будет гомеостатом и капля масла, плавающая в спирте. Поступление энергии, необходимое для гомеостата, означает, что для сохранения структуры неизменной, то есть для заключения ценности группы системных параметров в данном промежутке, необходима работа. Однако мы не считаем гомеостатом и паровую машину; и это потому, что для машины необходимо поставлять источники энергии, которых она сама себе соорудить не способна. Паровая машина, которая сама искала бы топливо, а в случае поломки обнаруживала способность к саморемонту, например, к сращиванию поврежденных в результате работы частей, была бы гомеостатом. Она должна была бы быть снабжена многочисленными информационными датчиками, поскольку для поиска топлива необходима хорошая ориентация в пространстве. Но если бы мы вместо паровой создали машину на основе фотосинтеза, для нее датчики оказались бы излишними, по крайней мере значительное их количество, и такая машина тоже может быть стационарной, поскольку Солнце светит на всей Земле – хотя бы время от времени. Такой гомеостатической машиной является трава или вообще любое зеленое растение.

Искусственно созданные модели гомеостатов отличаются от естественных гомеостатов тем, что по-настоящему не обнаруживают гомеостатических функций в этой их автоконсервационной сфере, каковая требуется в обычной земной среде. Это гомеостаты скорее только на четверть, и к тому же узкоспецифические. Подобные устройства повторяют некую выделенную функцию стабилизации системных ценностей параметров – как это делает, например, гомеостат Эшби. Баланс гомеостата Эшби реально не является автоконсервационным. Реально автоконсервационным является гомеостат, который в ответ на попытку его сломать убегает или кусает напавшего – как собака. Но гомеостат Эшби можно уничтожить многими способами, чему он не попытается сопротивляться, поскольку не имеет для этого функционально-структурных особенностей. Если некая система является гомеостатом, то это означает, что некое состояние окружающей среды способствуют сохранению определенного статуса, а другие это сохранение затрудняют или делают невозможным. Для подобной системы первые состояния имеют положительную ценность – как благоприятствующие, вторые отрицательную – как вредные. Это точка, где теория гомеостаза расходится с физикой. Потому что для физика несущественно, подвергнется исследуемая система разрушению или не подвергнется. Он отмечает и описывает состояния, физически выделенные, – устойчивого или неустойчивого – равновесия но не оценивает их. То есть он не утверждает, что те звезды лучше, которые, излучая ядерную энергию экономичнее, – дольше светят, в противовес энергетически худшим, разбазаривающим энергию. Инструментальная аксиология появляется в языке описания в тот момент, когда явления, происходящие в гомеостазе, начинают соотноситься с неким образцовым, заданным состоянием, которое «должно быть» сохранено. Когда голова кометы входит в земную атмосферу, а заледенелый газ, в ней находящийся, под воздействием повышения температуры формирует газовую подушку, благодаря амортизирующему действию которой камни ядра кометы упадут на землю неповрежденными, мы не будем говорить, что комета поступила «правильно» и что благодаря этому она «спаслась». Но когда космонавт, приземляясь, перед вхождением в атмосферу соорудит себе из пенного пластика амортизатор, который позволит ему приземлиться в целости и сохранности, мы скажем, что он поступил «правильно» и что «спасся». Потому что мы считаем, что комета в физическом смысле не могла повести себя иначе, а космонавт мог поступить по-другому. Но в чем состоит оперативное различие между необходимостью и возможностью поведения? «Мягкое приземление» кометы чрезвычайно маловероятно. Чтобы повысить эту вероятность, следовало бы подвергнуть комету определенной доработке. Можно поместить замороженный газ в передней части кометы. Однако неизвестно, какой частью она войдет в атмосферу. К тому же скорость превращения льда в газ имеет существенное значение для «мягкой посадки». В результате подобных рассуждений придется отдельные фракции материи кометы расположить определенным неслучайным образом. Иначе говоря, комета станет системой более упорядоченной. Шансы мягкой посадки дополнительно увеличит датчик, например, радар, который высчитает расстояние до атмосферной оболочки, и по этим расчетам будет происходить ориентировка кометы. Расчеты может выполнять компьютер на Земле, передавая результаты на приемник кометы по радио. Но этот компьютер можно разместить и в самой комете. Таким образом, мы приближаемся к устройству самоориентирующемуся и координирующему траекторию полета, в которое мы преобразовали комету. Но она по-прежнему представляет собой детерминированную систему, хотя теперь – с вероятностно выделенным сектором поведения. Ничто нам не мешает эту комету после ее «мягкого приземления» разбить вдребезги, ударами молота, например. А чтобы ее спасти от этого уничтожения, следовало бы в программу поведения, связанную с приземлением, включить другую программу и снабдить «комету» дополнительными датчиками и усилителями. Не все, что происходит вокруг места, где она приземляется, несет в себе угрозу. Информация, получаемая системой датчиков, в этом случае должна пройти дискриминационную фильтрацию, то есть нам придется вмонтировать в «комету» что-то вроде перцептрона. После достаточного количества доработок в конце концов у нас получится устройство, которое на основании предварительно запрограммированных указаний, а также собственного опыта принимает решения о необходимости мер по автоконсервации. Система из детерминированной превращается в ультрастабильную и вероятностную постепенно, очередными подходами. Таким образом, мы представили серию трансформаций кометы в такой объект, который становится все более похожим на космонавта. Конечно, он еще не тождественен астронавту; он, например, не владеет языком, не может иметь детей. Но это проблемы последующей доработки высших уровней сложности. На вопрос о том, когда и как возникают инструментальные ценности, а также откуда они берутся, следует ответить, что разница между присутствием аксиологии и ее отсутствием, так же как и разница между реальной целью и отсутствием цели обнаруживается не менее дилеммным образом, чем разница между лысиной и шевелюрой. Когда в поле тяготения падает камень, мы не говорим, что он принял решение по вопросу о том, следует или нет ускорять падение. Когда же вирус приближается к клетке, мы вступаем в область классификационной неустойчивости. Так как, с одной стороны, реакция вируса – это обычные катализные ходы среди крупных частиц белковых полимеров, а с другой стороны – вирус «атакует» клетку и уничтожает ее как паразит, используя ее энергию и строительный материал для размножения. Если мы примем, что вирус не принимает решений в аксиологическом смысле, и то же самое мы определим для бактерий, то возникнут затруднения с амебами, а если не с амебами, так с кольчатыми червями и т.д. Потому что в принципе все происходит таким образом: если мы сможем понять общую схему действия, например, электрического звонка, то место «принятия решений» у нас займут причинные связи, возможно – если эти связи обратные, вместо выполнения действий для достижения цели – вероятностные последовательности, создающие структуры, которые в пограничных случаях (мышь, обезьяна, человек) обретают статус модели среды, окружающей гомеостат. «Ценности» тогда оказываются некими отношениями между физическими состояниями, к тому же это такие отношения, которые статистически представляют поведение системы. Чем же, однако, являются эти отношения? Это не энергетико-материальные отношения в том смысле, когда мы говорим, что отношение фундамента к стене является отношением поддерживающего к поддерживаемому. Речь идет об информационных отношениях, которые являются фактами, но не представляют собой предметы (расстояние до жертвы для хищника является фактом, но это не предмет).

Информация в физическом смысле как измеряемая величина выступает предметом исследований термодинамики и статистической механики. Но чем реально является – с точки зрения физики – информация в смысле логики? Она является упорядочением; что же физически представляет собой операция по упорядочению? Допустим, африканец А съедает отравленное мясо козы и умирает. Африканец В съедает неотравленную козлятину – и тоже умирает. Поведение африканца А мы можем исчерпывающе описать физическим образом. Поведение же африканца В не поддается описанию на этом языке, потому что в этом языке нет терминов, позволяющих установить, что для африканца В мясо козы было табу, а узнав, что по рассеянности он съел козлятину, он испытал шок со смертельным исходом. В физическом описании появится только упоминание о шоке как о причине смерти, но это описание не включает связи между съедением мяса и смертью.

Африканец В умер, потому что поеданию мяса козы он придал крайне отрицательную ценность. Что соответствует приписыванию отрицательной ценности как табу – в физическом описании? Prima facie представляется, что абсолютно ничего, но по существу этому соответствует серия физических событий, которые состояли в том, что африканец В оказался соответственно запрограммированным – через личный опыт. Это вопрос связи семантики с физикой. Для всех доступных физических исследований нет никакой разницы между африканцом А и африканцом В . Однако они в действительности не изоморфны, поскольку один, съев козлятины, умирает, потому что она была отравлена, а другой – несмотря на то, что она отравлена не была.

Способность умереть, съев табуированное мясо, является таким свойством африканца В , которую мы могли бы предвидеть с определенной степенью вероятности, если бы мы знали все предыдущие состояния этого африканца, а кроме того еще – и все предыдущие состояния его культурной группы, от времени ее вступления в область антропогенетических изменений, приведших к возникновению языка. Поскольку суждение о том, что усовершенствование физического описания могло бы нас когда-нибудь доставить в ту точку, где изучение мозга человека, владеющего языком, позволяет раскрыть семантику этого языка, – это суждение ложно в принципе. Несмотря на то что перцептрон в сравнении с мозгом представляется необычайно простым инструментом, невозможно посредством его произвольно выполненного демонтажа или иного способа его «вивисекции», обнаружить, какие геометрические фигуры он научился распознавать. Потому что на заре науки составные части перцептрона были соединены наполовину случайно, и чистейший случай определяет, какие из них и в каких сочетаниях придут в движение; это приведение в движение, вначале задаваемое случайным раскладом, со временем, после ряда повторов («уроки узнавания»), уже превратится в неизменяемую особенность поведения определенных групп элементов. Но абсолютно ничего такого нет ни в самих, взятых отдельно, фигурах, ни в самом, взятом отдельно, перцептроне, что заставило бы любое такое устройство в процессе обучения различию геометрических форм испытывать изменения, создающие в конце концов структуру, тождественную для целого класса фигур и перцептронов. Подобным образом ничего такого нет ни в предметах, представленных отдельно, ни в отдельно рассматриваемых их названиях (представляющих собой слова этнического языка), что могло бы нам подсказать, какие из этих названий стали упорядочены – с теми, а не иными объектами. Поскольку упорядочение, приводящее к тому, что названия определяют объекты устойчивым образом, имеет характер логический, а не физический. Но, как мы видим на примере перцептрона, процесс, в результате которого возникает логическое упорядочение, сам является уже совершенно «обычным», физическим процессом; всегда имеется в виду точно такое же явление, только различной сложности (она иначе представлена у перцептронов, иначе у пчел, создающих язык, еще по-другому – в лингвистическом антропогенезисе). На выходе мы имеем независимое распределение виртуальных «назначений» и их виртуальных «названий»; происходит стохастическая «притирка», «совмещение шестеренок», которое от неупорядоченной случайности приходит к упорядочению уже совершенно неслучайному. А поскольку речь идет о таких вероятностных явлениях, которые отличаются определенными статическими состояниями на выходе (как функционирующий язык или распознающий перцептрон), мы имеем дело с процессами эргодическими.
[1] [2] [3] [4]