I (2)
[1] [2] [3] [4]— Марс?
— Дальше.
— Летаешь?
— Летал.
— А теперь?
— Вернулся.
— Но будешь снова летать?
— Не знаю. Наверное, нет.
Разговор как-то угасал — казалось, она уже немного раскаивалась в своем легкомысленном приглашении и мне хотелось облегчить ее положение.
— Может, я пойду? — спросил я, так и не прикоснувшись к напитку.
— Почему? — удивилась она.
— Мне казалось, что тебе… так будет приятнее.
— Нет, — сказала она, — ты думаешь… нет, отчего же… почему ты не пьешь?
— Я пью.
Это все же было молоко. В такую пору, при таких обстоятельствах! Я был изумлен, и она, наверное, заметила это.
— Что, нe нравится?
— Это… молоко, — проговорил я. Наверно, вид у меня был совершенно идиотский.
— Да нет же! Какое молоко? Это брит…
Я вздохнул.
— Слушай, Наис… я, пожалуй, пойду. Правда. Так будет лучше,
— Так зачем же ты пил? — спросила она.
Я молча смотрел на нее. Язык не так уж изменился — только я все равно ничего не понимал. Ничего. Это они изменились.
— Как хочешь, — сказала она наконец. — Я тебя не держу. Но сейчас… она смутилась. Хлебнула свой лимонад — так я мысленно назвал этот пенистый напиток, — а я опять не знал, что сказать. Как это все было сложно!
— Расскажи о себе, — предложил я, — хочешь?
— Хорошо. А потом ты расскажешь?
— Да.
— Я в Кавуте второй год. Последнее время разленилась, не пластовала регулярно и… так как-то. Шестерка у меня неинтересная. По правде говоря, у меня… никого нет. Странно даже…
— Что?
— Что никого нет…
Снова сплошной мрак. О ком она говорила? Кого нет? Родителей? Любовника? Знакомых? Абс был прав — без восьмимесячной подготовки в Адапте я тут ничего не пойму. Но сейчас мне тем более не хотелось пристыженным возвращаться за парту.
— Ну, а дальше? — спросил я и, вспомнив, что держу в руке бокал, снова отпил из него. Ее глаза расширились от изумления. Что-то вроде насмешливой улыбки скользнуло по губам. Она допила свой бокал до дна, протянула руку к пуху, покрывавшему плечи, и разорвала его — не отстегнула, не сняла, а просто разорвала, и выпустила обрывки из пальцев, как ненужный мусор.
— В конце концов мы мало знакомы, — сказала она.
Теперь она, казалось, чувствовала себя свободнее. Улыбалась. Временами она становилась красивой, особенно когда щурила глаза и нижняя губа, поднимаясь, обнажала сверкающие зубы. В лице ее было что-то египетское. Египетская кошка. Очень черные волосы, а когда она сорвала с плеч и груди этот пушистый мех, я увидел, что она совсем не так худа, как мне показалось. Но зачем она это сделала… Это что-нибудь значило?
— Ты собирался рассказывать, — сказала она, глядя на меня поверх бокала.
— Да, — ответил я и почувствовал волнение, будто от моих слов бог весть что зависело. — Я пилот… был пилотом. Последний раз я был здесь… только не пугайся!
— Нет. Говори!
Ее глаза были внимательными и блестящими.
— Сто двадцать семь лет назад. Мне тогда было тридцать. Экспедиция… я был пилотом рейса на Фомальгаут. Это двадцать три световых года. Мы летели туда и обратно, сто двадцать семь лет по земному времени и десять — по бортовому. Мы вернулись четыре дня тому назад… “Прометей” — это мой корабль — остался на Луне. Я прилетел оттуда сегодня. Это все.
Она молча смотрела на меня. Ее губы шевельнулись, раскрылись, снова сжались. Что было в ее глазах? Изумление? Восхищение? Страх?
— Почему ты молчишь? — спросил я. Мне пришлось откашляться.
— Так… Сколько же тебе на самом деле лет?
Я заставил себя улыбнуться; улыбка получилась невеселой.
— Что значит — “на самом деле”? Биологических — сорок, а по земным часам — сто пятьдесят семь…
Долгое молчание, и вдруг:
— Там были женщины?
— Подожди, — сказал я. — У тебя найдется что-нибудь выпить?
— Что?
— Ну, что-нибудь покрепче, понимаешь. Одурманивающее. Алкоголь… или теперь его уже не пьют?
— Очень редко… — ответила она совсем тихо, словно думая о чем-то другом. Ее руки медленно опустились, коснулись металлической голубизны платья.
— Я тебе дам… Ангеен, хочешь? Ах, ты же не знаешь, что это такое?
— Да. Не знаю, — ответил я с неожиданным ожесточением.
Она подошла к полке и вернулась с маленькой пузатой бутылочкой. Налила. Там был алкоголь — немного — и еще что-то; странный, терпкий аромат.
— Не сердись, — сказал я, выпив бокал, и налил еще один.
— Я не сержусь. Ты не ответил. Может, не хочешь?
— Почему же? Могу ответить. Нас было всего двадцать три человека, на двух кораблях. Второй был “Одиссей”. По пять пилотов, остальные — ученые. Не было никаких женщин.
— Почему?
— Из-за детей, — объяснил я. — Нельзя растить детей на таких кораблях, и даже если б можно было, никто бы этого не захотел. До тридцати лет не брали. Нужно окончить два факультета, плюс четыре года тренировки, всего двенадцать лет. Словом, у тридцатилетних женщин обычно уже есть дети. Ну… и другие причины.
— А ты? — спросила она.
— Я был один. Выбирали одиночек. То есть добровольцев.
— И ты хотел…
— Да. Разумеется.
— И ты не…
Она оборвала фразу. Я понял, что она хотела сказать. Я молчал.
— Это, должно быть, жутко… так вернуться, — сказала она почти шепотом. Содрогнулась. И вдруг посмотрела на меня, щеки ее потемнели, это был румянец. — Слушай, то, что я сказала, просто шутка, правда.
— Что мне сто лет?
— Я просто так сказала, ну, чтобы что-нибудь сказать, это совсем не…
— Перестань, — пробормотал я. — Если ты еще станешь извиняться, я и вправду почувствую себя столетним.
Она замолчала. Я заставил себя не смотреть на нее. В глубине комнаты, в той второй, не существующей комнате за стеклом, огромная мужская голова беззвучно пела, я видел дрожащую от напряжения темно-багровую гортань, лоснящиеся щеки, все лицо подрагивало в неслышном ритме.
— Что ты будешь делать? — тихо спросила она.
— Не знаю. Еще не знаю.
— У тебя нет никаких планов?
— Нет. У меня есть немного — такое… ну, премия, понимаешь. За все это время. Когда мы стартовали, в банк положили на мое имя — я даже не знаю, сколько там. Ничего не знаю. Послушай, а что такое Кавут?
— Кавута? — поправила она. — Это… такие курсы, пластование, само по себе ничего особенного, но иногда оттуда можно попасть в реал…
— Постой… так что же ты там, собственно, делаешь?
— Пласт, ну, разве ты не знаешь, что это такое?
— Нет.
— Как бы тебе… чтобы проще, ну, делаю платья, вообще одежду… все…
— Портниха?