VII

И он замолк, ожидая, что скажут белые. Слово было за ними. Их обокрали люди, которых они и так одарили бесценными подарками, и им принадлежало решающее слово.

- Слушай, ты, как тебя там... - рассмеялся Фламмери.

- Меня зовут Гамлет, сэр, Гамлет Браун, с вашего разрешения.

- Разрешаю. Так вот, мистер Гамлет Браун, извольте вернуть этим парням булавки и хорошенечко перед ними извиниться.

- Вернуть?! Извиниться?! За что, сэр? За то, что они вас обокрали?..

- За то, что вы их ограбили.

- Мы отобрали, чтобы вернуть вам, сэр.

- Я никого не просил возвращать мне то, что я подарил этим людям.

- Вы?.. Вы?..

- Да, я, я! - сердито подтвердил Фламмери.

- Но этого никак не может быть, сэр! Тут какая-то ошибка! - воскликнул пораженный Гамлет Браун. - Дарить дополнительные подарки тем, кто не заслуживает даже шелухи банана! Где же тут справедливость, сэр?..

- Справедливость там, где я того желаю. Понятно? И заруби себе на своем толстом носу, что, когда белый приказывает черному, черный не спорит, а выполняет приказание. Понятно?

- Прошу прощения, сэр, не понятно.

- Ты что, сюда пришел паясничать?! - взревел Фламмери и замахнулся на Гамлета автоматом (мы пользуемся случаем отметить, что впервые за войну капитан Роберт Фламмери пускал в ход оружие). - Выполняй приказание и убирайся с господом ко всем чертям!

Чувствуя, что Фламмери может натворить непоправимое, вмешался Егорычев:

- Поймите, Гамлет, этот джентльмен подарил, подарил им эти несчастные булавки. Они не украли. Им нужно вернуть булавки. Это их булавки.

- Но этого не может быть, сэр! - снова воскликнул Гамлет в величайшем недоумении, и остальные его товарищи возмущенно зашумели. - Тут что-то получилось не так! Эти люди никак не заслужили дополнительных подарков. Это в высшей степени непонятно и несправедливо!

- Предоставьте мне знать, сэр, что такое справедливо и что такое несправедливо! - гаркнул Фламмери. - Мообс!

Фламмери что-то шепнул Мообсу на ухо. Мообс метнулся в пещеру и спустя несколько секунд вернулся с ворохом лент.

- Разделите между ними эту дрянь, - сказал Фламмери. Отщепенцам Нового Вифлеема развязали руки, и Мообс добросовестно распределил между ними ленты.

Если бы сейчас, среди ночи, вдруг засветило солнце, если бы океан и небосвод вдруг поменялись местами, если бы злополучные булавки превратились в змей и с шипеньем уползли в кусты, это не так огорошило бы островитян, как то, что самых презренных и недостойных жителей Нового Вифлеема дважды, неизвестно за что и вопреки всем представлениям о чести и справедливости, выделили из всех их односельчан. Впрочем, и лучшие из лучших пользовались на острове Разочарования одинаковыми правами и благами, наравне с их остальными соплеменниками.

- И не подумайте только отбирать у них мои подарки! - угрожающе промолвил Фламмери. - Раз они получили подарки, значит так надо! Понятно?

- Нет, не понятно, сэр, - честно отвечали островитяне, далекие от дипломатии. - Но нам очень хотелось бы понять.

- Мозги у вас имеются?

- Имеются, сэр.

- Сомневаюсь. Но если они у вас действительно в наличии, то потрудитесь напрячь их. Теперь слушайте: вы ошибаетесь в этих людях. Они несравнимо лучше, чем вы о них говорили. Они несравнимо лучше самого лучшего из вас. Это говорю вам я, белый человек, пришедший на ваш остров, чтобы научить вас истинной вере Христовой, научить добру и смирению, без которых нет царства небесного. Как сказано царем Давидом, книга первая, псалом тридцать четвертый: «Придите, дети, послушайте меня: я вас научу страху господню...» Ну как, теперь понятно?

- Нет, сэр, все еще непонятно, - доверчиво отвечали островитяне, подавленные ссылкой на Книгу псалмов. - Еще непонятно, но мы будем очень стараться, чтобы понять.

- Ну и убирайтесь и вознесите благодарение господу за то, что он вовремя удержал мою руку.

Негры гуськом потянулись в обратный путь. Шлепанье их босых пяток быстро удалялось во мраке тропинки, покуда окончательно не растворилось в мирной тишине ночи.

- Поразительно! - промолвил Егорычев. - Делать подарки черт знает кому назло порядочным островитянам!

- Мои чувства могут быть понятны только верующим христианам, сэр!.. Милость к падшим, сэр! - с чувством ответил ему Фламмери.

- Милость к падшим! - фыркнул Егорычев. - Скажите лучше - заигрывание с подонками здешнего населения.

- Хорошо, - сказал Фламмери. - Считайте это моим капризом. Цератод, осторожно промолчавший всю эту сцену, ограничился при последних словах американца улыбочкой, которую и Фламмери и Егорычев могли одинаково воспринять как одобрение их точки зрения.

- Вы знаете, как их зовут, этих четырех молодчиков? - зевая прервал наступившее молчание Мообс. - Ах да, я уже вам рассказывал... Кстати, мистер Фламмери, эти герои кино просили передать вам, что они обязаны вам жизнью и никогда этого не забудут.

Смит молчал. Ему не нравилось то, что сделал Фламмери, и было неясно, как к этому отнесся его земляк и коллега по профсоюзу транспортников и неквалифицированных рабочих.

Ночь была великолепна, но время близилось к двенадцати и надо было ложиться спать, а перед этим сговориться насчет текста радиограммы, которую Егорычев должен был передать сегодня ночью на русском языке.

Они вернулись в пещеру. После свежего воздуха ударило в ноздри острым запахом керосиновой лампы.

В обсуждении - раньше всего было продумано наиболее безопасное и удобное время передачи - приняли участие все пятеро спасшихся с «Айрон буля». Потом Сэмюэль Смит пошел на вахту - охранять подступы к лужайке.

Принято было предложение Егорычева - передавать радиограмму ровно в двадцать четыре ноль ноль. В Москве в это время пять утра.

Сложнее оказалось с текстом. Фламмери и Цератод, при полной, конечно, поддержке Мообса, настаивали сначала, чтобы в радиограмме было ясно сказано: капитан Роберт Фламмери из Филадельфии, майор Эрнест Цератод из Ливерпуля, капитан-лейтенант Константин Егорычев из Москвы, Джон Бойнтон Мообс из Буффало и кочегар Сэмюэль Смит, спасшиеся с британского военного транспорта «Айрон буль», находятся примерно в таком-то районе южной Атлантики, о чем просят сообщить их родным (о командовании вопрос даже не возникал) и ждут присылки за ними корабля или самолета.

Егорычев был против. Он считал, что радиограмму такого содержания послать следует, но не сразу, а дней через пять, так как она все же будет сравнительно доступна расшифрованию. А надо для начала посылать такую радиограмму, которая могла бы быть по-настоящему понята только в Советском Союзе. После пяти-шести дней, в течение которых советским командованием будут приняты надлежащие меры, быть может через союзное командование, можно будет послать и вторую радиограмму с тем содержанием, которое было предложено Цератодом и Фламмери с Мообсом. Если в ней даже, паче чаяния, и разберутся немцы, то все же у союзного командования будет почти неделя форы. К тому же за это время немцы успеют еще поглубже завязнуть на фронте и им станет еще сложнее принять какие-либо меры в отношении острова Разочарования. Хочется поскорее дать о себе знать родным? Безусловно. Ему тоже: и родным и командованию. Но лучше же, право, потерпеть лишних пять - шесть дней и дождаться своих, нежели на пять дней раньше столкнуться носом к носу с гитлеровскими молодчиками.

Какой он предлагает текст? Ему пришел в голову припев из песни его родного батальона морской пехоты. Вместе с подробной подписью Егорычева он, бесспорно, наведет советское военно-морское командование на верный след.

С Егорычевым согласились, но не без некоторого раздражения. И не столько огорчало, что не прошел их текст (Егорычеву удалось убедить их в своей правоте), сколько то, что уже в который раз приходилось принимать его предложение. Хорошо еще, что при этом не присутствовал Смит.
[1] [2] [3]