Глава тридцать третья. Только справедливости… (3)
[1] [2] [3]– Этап на станцию Березай, кому надо – вылезай.
Привели еще нескольких. Молодой парень громко спросил:
– Это, значит, все, кто срока отзвонили? Потом опять был бокс на «вокзале». Но я не запомнил никого из тех, кто в ту ночь освобождался, ни одного лица, ни одной судьбы. Меня вызвали, и я отвечал, стараясь, чтоб не слишком громко, не так явственно ликующе:
– Оправдан… Родился в Киеве… Семья в Москве, по адресу…
Мне принесли ремень, ботиночные шнурки, деньги, карандаши.
Опять «играл на пианино»: сверяли оттиски пальцев. Но теперь дали мыло и щетку – отмыть руки; на волю надо чистым.
Сонный подполковник в канцелярии выдал справку об освобождении.
– Жалоб нет? Распишитесь, вот в неразглашении режима. Понятно? Никому чтоб не говорить про тюрьму, про следствие, ни жене, ни мамаше… Подписку даете, значит, в случае нарушения – ответственность по всей строгости… А вот пропуск на выход.
Мне хотелось сказать ему что-нибудь торжественное, значительное и услышать такой же ответ. Но я ничего не придумал, только встав, лихо щелкнул каблуками и этак, ухарски-бодро сказал:
– Желаю счастливого Нового года, товарищ подполковник!
Он посмотрел удивленно, но улыбнулся:
– ВзаимноПотом с мешком я вышел из больших темных дверей на заснеженный двор. Дежурный сказал:
– Предъявите пропуск на проходной. Иди, не оглядывайся.
– Всего хорошего. Прощайте.
Через двор меня повел угрюмый смотритель, зябнувший в черной шинели. В проходной сидели розовомордые в тулупах. Опять вопросы: имя, отчество, год рождения, место рождения, адрес жены… Какой-то шутник напоследок спросил:
– А может, еще побудешь? А то там холодно и еще темно… Может, посидишь в тепле?…
Все загоготали, и я смеялся. Пожелал им счастливого Нового года. Опять услышал: «Иди, не оглядывайся». И вышел за ворота.
Было шесть утра. Широкую пустую улицу продувал морозный колючий ветер. Летела снежная пыль.
Дома стояли темные, но кое-где уже вспыхивали розовые и желтые окна.
Катили редкие грузовики.
Я шел не спеша, знал, что до дома, где жила Леля, недалеко, нельзя же в такую рань.
На стенах белели плакаты – предстояли выборы, я прочел биографию кандидата, помню только, что сразу поверил: прекрасный человек…
Появились первые прохожие. Было очень холодно. Я шел по московской улице. Шел, куда хотел. Мог дойти до метро, мог повернуть, мог идти прямо.
Скоро – теперь уже через час-два – я приду домой, увижу всех.
О чем я думал тогда? Не знаю. Наверное, и тогда не мог бы толком сказать, о чем думал… Когда уже можно идти к Леле?… Где ждать? Зайти ли в подъезд или почитать афиши и вчерашнюю газету на стене… Я успел только телеграммы просмотреть.
Мерзли ноги, поддувало под бушлат. Поскользнулся, чуть не упал и вдруг испугался до ужаса – ведь мог здорово расшибиться, сломать ногу или руку. То-то было бы свободы. Пошел еще медленней, ступал осторожно. Читал афиши. Курил, промерз. Считал загоравшиеся окна. Опять прочел биографию кандидата…
И был счастлив. На мгновение даже понял это – я счастлив.