ТРИДЦАТОЕ СЕНТЯБРЯ

— Есть в полете! — звучно ответил сверху командир улетающего стратостата.

Ура!.. Он улетал, улетал, он уходил вверх, весь серебристый, легкий, но непреклонно спокойный и напористый. Великолепное небо принимало его.

— Уф, две недели ждали мы этого часу, — произнес кто-то.

— Ничего, товарищ, человечество ждало тысячелетия, — ответили ему.

Мы вспомнили в эту минуту не легендарных Дедала и Икара, не братьев Монгольфьеров и даже не профессора Пиккара, выглядывающего из люка кабинки. Мы вспомнили недавно виденное нами серьезное лицо со сдвинутыми бровями и нахмуренным лбом, молодое мужественное лицо, склонившееся над картой, озаренное мягким светом настольной лампы. Нам искренно жаль полковника Линдберга, Чарльза Линдберга, нам жаль его потому, что невозможно верить в того бога, которому он поклоняется. Не существует в природе бога техники, он — выдумка фарисеев, заблуждение тех, которые, подобно страусу, прячут свою голову подмышкой в священном ужасе перед политикой, в паническом бегстве от классовой борьбы.

Мы вспомнили полковника Линдберга потому, что этот человек, образец завоевателя стихии, ухитрился отрегулировать свою волю, свой рассудок, свои способности с микроскопической точностью. Мы вспомнили любопытный облик полковника Линдберга, захватанный грязными руками шакалов мещанского болота, потому, что в тот момент, когда тяжелыми слоями пал на землю густой и белесый туман и стратостат подпрыгнул в высь, как большой резиновый мяч, один из иностранных корреспондентов, находящихся в Москве, нашел уместным произнести пошловатую остроту:

— Какая изумительная погода! Бог, очевидно, покровительствует безбожникам! Здорово вам везет, чорт возьми!

Мы вспомнили короля воздуха, полковника Линдберга, в этот момент потому, что мы как раз за несколько дней до его отлета из СССР имели с ним любопытную беседу на тему о счастливчиках и неудачниках, на тему о «везении», о счастье, о пилотской судьбе.

Полковник Линдберг усмехался вежливо и одновременно несколько снисходительно. Снисходительно не по отношению к большевикам, задающим каждому гостю из «потустороннего» мира каверзные вопросы, но по отношению к тем искателям приключений на больших воздушных дорогах земного шара, которые не летают по пятницам и по понедельникам, которые украшают свои пилотские кабинки языческими «маскотами», носительницами счастья, которые обставляют свое трудное, умное благородное летное дело десятком бессмысленных бабьих предрассудков.

Полковник Линдберг преклоняется перед богом техники, он не верит в суеверия, он верит в науку, в технику и математику, в точный расчет.

Ни одно решение, касающееся своих полетов, он не принимает, не почерпнув предварительно из драгоценного кладезя технических завоеваний человечества необходимых ему точных математических формул, не вооружившись бумагой и карандашом, не сосредоточив своей воли и своего ума на вычитаниях и сложениях, на умножениях на логарифмах.

Когда советский стратостат поставил мировой рекорд, мы искренно пожалели полковника Линдберга, ибо мы много богаче его.

В тот же день длинная колонна советских автомобилей после десятитысячного пробега по необъятным просторам нашей страны финишировала в Красной столице. Советские автомобили — плоть и кровь пятилетки, — преодолев невероятные трудности, в неустанной каждодневной борьбе со стихией, закончили свое победное шествие по лесам, болотам, степям и пустыням.

За истекшие годы слой за слоем, как туман, опустившийся на московский аэродром в день вылета стратостата, открыв в результате своего падет голубое улыбающееся небо, спадала с сознания трудящихся шестой части мира пелена невежества, безграмотности и суеверия. Она спадала постепенно, слой за слоем, вместе с кровавыми лохмотьями, в которые облечена была молодая революции с оружием в руках защищавшая завоевания Октября…

Мы улыбались все в этот день, и улыбалось нам голубое осеннее небо, ибо в новой нашей победе, одержанной в пространствах, до сих пор недосягаемых для человечества, был надежный залог для наших грядущих побед в борьбе за переустройство мира.

…Какой это необыкновенный был день — 30 сентября 1933 года, один из тех дней, которые входят преданьем в века. С одного конца Москвы вылетел в занебесье первый советский стратостат, а с другого — в тот же час вступала в город героическая колонна автомобилей Кара-Кумского пробега, Это был день великих стартов и славных финишей. День преодоления необлетанных пустынь неба и исхоженных троп земли. Он сам сиял, как влюбленный, этот день, день головокружительной высоты, солнечно-ликующий, щедро-синий. Мы давно не видели, чтобы столько людей радовалось разом…

Мы возвращались в город. Москва стояла, задравши голову. Высовывались из окон кондукторши автобусов. Затормозив машину, глядели в небо шоферы. Стояли пешеходы на тротуарах. Закинув голову на горб, исходя счастливой улыбкой, стоял на углу худенький горбун. И дети, дети, скача на асфальте, кричали:

— Трататат летит, трататат!..

Нет, это был какой-то необыкновенный день! На стадионе «Динамо» на зеленом плато его мелькали майки футболистов в генеральной схватке сезона, в матче лучших команд Советского союза — «Украина-РСФСР». Это был день теплый и яркий, как бы случайно оброненный уже ушедшим летом на скучной осенней дороге. В Зоологическом саду выпускали при шумном ликовании детворы свой воздушный шар с синими утками, крашеными фуксином… Москва жила на улицах и за городом, нельзя было усидеть в комнате, нельзя было отвести глаз от сверкающей серебряной искринки, повиснувшей на невиданной высоте в московском синем небе.
[1] [2]