ГЛАВА XII. Чёрным по белому

Мать всплеснула руками:

– Куда же это вы? И чаю как следовает не пили! А ты-то, старый, ну куда тебе на лыжах, да ещё против них? Молодые они, – она мотнула головой в сторону Чудинова, – ну где уж тебе! Вот ведь характер анафемский! Заело чертушку! Доктор тебе давеча чего говорил?

Скуратов уже надевал ушанку.

– Я, мать, для этого дела у доктора свидетельства не брал, и не гуди. – Он подтолкнул локтем Чудинова: – Видал характер? Вот в кого Наташка-то. Савелий, сымай из сеней лыжи, мазь давай. Наващивать будем.

Наташа была очень раздосадована статьёй в «Зимогорском рабочем». Она даже всплакнула тихонько у себя в комнате. Потом, когда обида и гнев несколько поутихли, она стала раздумывать. Кто знает! Возможно, и прав этот приезжий инженер-тренер. Может быть, зря она на него так разобиделась, когда дело не пошло на самых первых порах?.. Только уж очень непривычны были его манеры, вся повадка его и неожиданный строй слов, на которые сперва хотелось обидеться, а потом, вдруг поняв их до конца, радостно отозваться… Странный был он человек, этот Чудинов. Таких Наташе ещё не приходилось встречать. Она пыталась убедить себя, что инженер нанёс ей смертельное оскорбление, которое нельзя уж простить, но с каждой минутой ей было всё труднее и труднее убедить себя в этом.

И тогда она начала досадовать уже на себя.

Приведя ребят с очередной прогулки и уже собираясь закрыть входную дверь, Наташа услышала, как кто-то её окликнул, и высунулась на улицу. К крыльцу лихо подкатила на лыжах Маша Богданова.

– Погоди, Наташа. Ну-ка, погляди-ка! – И она, описав несколько роскошных петель возле стоявшей на крыльце Наташи, помчалась по дороге, сделав разворот, взвихривший снежок, и снова прошла перед Наташей в какой-то новой и свободной манере. – Видала, Наташка? – крикнула Маша. – Красиво получается? А знаешь почему? Потому что работа рук согласована с ногами и посыл от толчка получается длинный, свободный.

Она выпалила все это, как хорошо затверженный урок. Чувствовалось, что она на хорошем счету у своего учителя.

Наташа ревниво присматривалась к её движениям.

– Переучилась уже?

– А почему же хорошему не поучиться? – бросила с ходу Маша, мастерски повернулась, подкатила к Наташе и положила ей руку на плечо. – Если бы мы в Москве с тобой так ходили! Наташка, дурная ты, да если бы у меня был твой талант, данные вот эти физические, как Чудинов говорит, так я бы только и делала, что с ним тренировалась. Знаешь, какой он симпатичный?

– А-а! – понимающе протянула Наташа. – То-то ты так стараешься!

– Ну, и очень глупо! – возмутилась Маша. – Уж если об этом говорить, так известно, по ком он вздыхает. Кстати, он не меня тогда из пурги спасал, кажется.

– Ну, это ещё далеко не известно, он ли. Вон Ремизкин даже сомневается. А если он, так нечего ему таиться. Может быть, дожидается, что я лично ему спасибо скажу? Не дождётся, коли сам не скажет. Дело тёмное.

– Кому тёмное, а мне ясное. Я ведь тоже, Наташка, кое-что вижу.

– Нечего видеть, чего нет! – Наташа покраснела. – Я вот пока вижу, что он тебя в газете хвалит и чуть ли мне в пример не ставит. Прощай, Маша! – Она рассерженно и быстро поднялась на крыльцо.

Маша крикнула ей вдогонку:

– Так, значит, я скажу Чудинову, что ты придёшь на занятия? Не прикидывайся глухой, по затылку вижу, что слышала. Вон уши-то как загорелись!

Наташа громко хлопнула дверью.

Между тем Чудинов закончил показ своих «обогатительных секретов» старику Скуратову и Савелию. Вот тренер вылетел из-за крутого склона, сделал головокружительный поворот на месте. За ним спустя некоторое время появились отец и сын Скуратовы. У обоих волосы под шапками взмокли. Никита Евграфович с трудом отдышался.

– Ну и ходкий ты! – восхитился он. – Это я такого не видывал сроду. Нет, Савелий, ты с ним не равняйся. Это тебе не по носу табак, молод ещё, брат. Ах ты, ёлки-малина! Как стоячего обошёл! Как же ты попеременно-то этим манером разгон такой получаешь? Их ты, силён! Запарил ты меня, как на верхней полке. Это, выходит, правда Наташка дура, что перенять не хочет, это я ей вмозгую…

Возвращаясь после разговора с Наташей, Маша Богданова увидела шедшего навстречу Чудинова.

– Здравствуйте, Степан Михайлович! Я вижу, вас всё-таки в эти края тянет. – Она новела глазами в сторону, где находился интернат.

Чудинов раскланялся и ничего не ответил. Вид у него был очень решительный. Шагал он сосредоточенно и быстро. Маша, развернувшись на лыжах, нагнала его и пошла рядом.

– Я вам хочу что сказать, Степан Михайлович… Наташка хочет завтра на тренировку прийти, да стесняется, ждёт, что позовёте.

Чудинов остановился:

– А вы откуда знаете? Она вам сама сказала?

– Ну да, скажет она, ждите! Но я уж её знаю и отлично вижу. Пришла бы, да стесняется, особенно после газеты. А я говорю: «Чего стесняешься? Знаешь, какой Степан Михайлович хороший человек, сразу все поймёт». – Она огляделась и потом, став на цыпочки, сколько позволяли крепления лыж, дотянулась ему до уха. – Сказать вам по секрету? Она из-за вас страдает.

– Ага! Обиделась, что я прав был да ещё в газете пробрал.

Маша взглянула на него раздосадованно – вот, в самом деле, непонятливый какой!

– Да я не в этом смысле. Она из-за вас переживает. Понятно вам это?

– Выдумали все. Она после газеты, наверно, и слышать обо мне не хочет.

– Как вам не стыдно только! Такая девушка страдает, а вы! Да вы знаете, какая у нас Наташа?.. Ведь это только у ней с виду такой характер, а вообще-то она…

– Девушка она чудесная, – охотно согласился Чудинов. – Из такой девушки можно мировую чемпионку сделать. Чудесная девушка… – повторил он задумчиво.

– Ага! Ну, слава богу, рассмотрел всё-таки, —немножко успокоилась Маша. – А то мне просто было обидно за вас обоих. Как журавль с цаплей, ей-богу!
[1] [2]