Глава двадцать первая
[1] [2]– На кровати лежит! – исступленно кричал Пряхин. – Пусти, говорю!
По его лицу катились огненные слезы. Он ударил по голове Гигиенишвили, который преграждал ему дорогу, и бросился во двор. Через минуту он выбежал оттуда, неся лестницу.
– Остановите его! – закричала женщина в соломенной шляпе. – Он сгорит!
– Уйди, говорю! – вопил Никита Пряхин, приставляя лестницу к стене и отталкивая молодых людей из толпы, которые хватали его за ноги. – Не дам ей пропасть! Душа горит!
Он лягался ногами и лез вверх, к дымящемуся окну второго этажа.
– Назад! – кричали из толпы. – Зачем полез? Сгоришь!
– На кровати лежит! – продолжал выкликать Никита. – Цельная бутылка хлебного вина! Что ж, пропадать ей, православные граждане?
С неожиданным проворством Пряхин ухватился за оконный слив и мигом исчез, втянутый внутрь воздушным насосом. Последние слова его были: «Как пожелаем, так и сделаем». В переулке наступила тишина, прерванная колоколом и трубными сигналами пожарного обоза. Во двор вбежали топорники в негнущихся брезентовых костюмах с широкими синими поясами.
Через минуту после того как Никита Пряхин совершил единственный за всю свою жизнь героический поступок, от дома отделилось и грянуло оземь горящее бревно. Крыша, треща, разошлась и упала внутрь дома. К небу поднялся сияющий столб, словно бы из дома выпустили ядро на луну.
Так погибла квартира номер три, известная больше под названием «Вороньей слободки».
Внезапно в переулке послышался гром копыт. В блеске пожара промчался на извозчике инженер Талмудовский. На коленях у него лежал заклеенный ярлыками чемодан. Подскакивая на сиденье, инженер наклонялся к извозчику и кричал:
– На вокзал! Ноги моей здесь не будет при таком окладе жалования ! Пошел скорей!
И тотчас же его жирная, освещенная огнями и пожарными факелами спина скрылась за поворотом.
[1] [2]