НЕНУЖНОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ

НЕНУЖНОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ

Американские ученые когда-то поставили красивый донельзя эксперимент. Лично меня он поразил и обострил мою симпатию к определенной части человечества. Хотя проведен был он – на животных.

Очень большой колонии крыс ученые создали все условия для безоблачно счастливого существования. Было у них вдоволь еды и питья, самцам хватало самок (и наоборот), в достатке было нор для жилья и общего жизненного пространства. Ни по какой житейской причине не могло возникнуть у крыс чувства дискомфорта, недовольства жизнью и стремления покинуть этот рай в поисках чего-нибудь лучшего. Исследователи неусыпно следили, чтобы изобилие не иссякало.

А еще была маленькая дверца, толкнув которую, крыса сразу начинала ощущать опасность. За дверцей было всё, что могло заставить повернуть назад: большое освещенное пространство, железный мостик, больно бьющий током, пугающие звуки, горячий пар, мерзкие для крысы запахи. Всё должно было отвращать их от этой дверцы.

И все же некоторые крысы покидали рай и уходили через дверцу. Немногие, но уходили. Шерсть у них стояла дыбом, учащался пульс, они возвращались, гонимые страхом, нерешительно топтались – и снова шли в неизвестное.

Вот этих крыс, решившихся всё бросить и пойти на очевидный риск, авторы опыта назвали «бескорыстными искателями». Мне даже как-то довелось сидеть на банкете после одного научного семинара, когда пили за этих странных животных. Хотя эпитет «бескорыстные» не слишком точен, ибо крыс этих гнала в опасную неопределенность яростная жажда новизны и любопытство, побеждающее все прочие соображения.

Если бы такой же точно опыт можно было поставить на людях (а история его всё время ставит) и потом проверить национальный состав самозабвенных искателей, то непременно обнаружилось бы подозрительное изобилие евреев. И так я в этом убежден, что никакие аргументы приводить не стану, имена и факты привлекать не буду. Единственное, в чем оговорюсь, что новое – совсем и вовсе не всегда что-нибудь светлое и безупречно справедливое со всехней сразу точки зрения. Но именно таков весь человеческий прогресс. Вольтер сказал когда-то, что «прогресс – это закон природы». Мысль эту за ее испытанность временем поместили даже как-то на спичечные коробки, я там и вычитал ее (не у Вольтера же). И вот в этом движении (куда оно идет – не поручусь) никак не преуменьшить заслугу искателей, безумно озаренных жаждой новизны. Роль моего народа тут настолько не последняя, что это наполняет меня радостью: мы в этом смысле безусловно – избранный народ.

И только жалко мне порой, что обнаружил это поздно. Я по-иному бы смотрел на мир. И все бы глупости свои делал так же, но их последствия гораздо меньше огорчали бы меня. И я бы с легким сердцем делал новые. Однако поздно.

Впрочем, утешения и радости есть у любого возраста, как есть они при каждой ситуации. Мне рассказал одну историю приятель-врач из подмосковного поселка. Он уже там давно живет, и люди ходят к нему не только по лечебным, но и по житейским делам. Уважая в нем доброжелательство, познания, терпение и бесплатность душеспасительных бесед. Один из посетителей однажды выглядел весьма смущенным.

– Тимофей Сергеич, – начал он, – ты мне объясни такую штуку…

Он замялся, но продолжил через силу:

– У меня жена блядует, это весь поселок знает, и я тоже знаю, почему же у меня рога не растут?

Доктор без улыбки объяснил, что рога – это просто образ такой, так издавна говорят, а буквально не должны расти рога в подобных случаях, об этом вовсе не следует волноваться.

– Вот оно что, – успокоенно сказал бедняга, – тогда всё ничего еще, а я-то думал, в организме кальция не хватает.

Такого рода утешения находятся всегда, и грех роптать, спасибо и за это. Неизменно каждый день восходит солнце, наступает утро, за которым расцветает полдень, мягко и медленно сперва, потом стремительно сгущаются сумерки и падает кромешная ночь. В этом естественном круговороте мне привычно и комфортно, я как будто знаю наизусть, как надо жить и как потратить эти ежедневные сутки. Но поскольку мы живем в Иерусалиме, где за каждым окном спокойно и беззаботно распластана вечность, то и будничное житейское мельтешение здесь как будто другое: понимаешь, что не надо никуда спешить, что это просто бесполезно, и становится единственно ценным лишь сегодня проживаемый день. Но это ведь кому расскажешь, если человек не ощущает то же самое? А если ощущает, тогда зачем об этом говорить?

Мы часто и подолгу молчим об этом с Сашей Окунем. Острое чувство счастья, что мы живем в эпицентре чуда, помогает нам достойно выносить все мелкие бытовые подробности (вроде хронического безденежья, к примеру). А чувство своей ненужности никому и полной никчемности в век необузданного технического прогресса – упасает от самомнения и иллюзий. А если вдруг нам улыбается удача, то она вдвойне прекрасна, ибо заглянула независимо от нас, по доброй воле и случайно. А что явилась ненадолго, так спасибо, что вообще зашла.

Естественно, что записи мои обрывочны и несвязны: это ведь иллюзия, что жизнь течет сплошным потоком. Вовсе нет! Она петляет и застывает, перемежается длительным полусонным существованием, вдруг снова делает рывок или зигзаг и вновь стоит на месте. А все пунктиры событий и встреч, новых мыслей и неожиданных происшествий – они пунктиры, потому ведь и прерывисты, и только так их можно записать. А время протекает через них и утекает. Так, мы однажды выпили с утра, разговорились, после в гости съездили, вернулись, чтоб немного поработать, выпили еще – и неизвестно, куда делся весь февраль.

А когда именно и где нас ожидает смерть – нам не дано заранее узнать, поэтому и говорить об этом глупо.

Пару лет назад, будучи в России на гастролях, был я приглашен в одном городе попариться в сауне с местными крутыми людьми. Я согласился с удовольствием, ибо сухой пар очень люблю. Нас было шестеро, и всё сначала шло прекрасно. По всей видимости, сауна была в распоряжении этих людей недавно, и они ее от парилки не отличали: на декоративное (под камень) покрытие печи брызгали они то квас, то шампанское. Но за дверью прямо был бассейн, и там я охлаждался от радушия хозяев.

И внезапно появился среди нас рослый молодой парень рекламного телосложения и в плавках – мне сейчас же объяснили, что это знаменитый местный банщик и массажист, сюда сегодня специально приглашенный.

Мне как гостю предоставлена была первая очередь. Парень показал рукой на третью полку. Вообще я не люблю в парилке верхнюю полку – нету ни здоровья, ни куража, но тут уж делать было нечего. Я расстелил там простыню, залез, лег на живот и приготовился терпеть положенное мне блаженство. Парень молча принялся за дело. Он веником меня хлестал, и ноги мне заламывал, и мышцы разминал, и поддавал всё время пар, стряхивая с веника на печь кипяток из тазика. Горячая волна больно обжигала бок и спину – как только терпеть стало невмочь, я поднял голову слегка и повернул ее, чтобы сказать: спасибо, хватит.

И тут увидел вот что: пятеро моих хозяев вместо мирного плескания в бассейне тесной кучкой сгрудились у двери и за мною неотрывно наблюдали. Любопытство и азарт светились в их глазах. Нет, отнюдь не уровень терпежки хилого еврея волновал их (из них четверо были евреями) – им было интересно, как заезжий фраер из Израиля вынесет их русский пар.

Тут охватили меня злость и гордыня. Я молча повернул голову обратно, закусил зубами мякоть руки возле большого пальца и уже не шелохнулся, пока парень меня сам не отпустил. Я спрыгнул с полки, слабо видя окружающий мир, хозяева посторонились, кто-то из них сказал: «Хорошо вы жар держите, Игорь Миронович», у меня хватило силы буркнуть: «А парок у вас жидкий», и я плюхнулся в бассейн, промахнувшись ногой мимо лесенки. Сердце у меня разбухло в огромный шар, который медленно-медленно, вяло-вяло бился изнутри то в грудь, то в спину. Оклемался я минут чарез пятнадцать, выпил пива и уже в парилку не пошел. Еще ни разу в жизни так не приближался я к тому, чтобы увидеть свет в конце туннеля.

Так что нелепо загодя загадывать о смерти, отравляя себе этим остающееся время.

Разумеется, мы с Сашей Окунем довольно часто говорим о женщинах и даже как-то попытались привести в систему все их немногочисленные разновидности.

Художник убежденно утверждает, что женских типов только три: лошадиный, кошачий и мышиный. Лошадиных (или копытных) очень легко определить по их ушам, разрезу глаз, лицу, ноздрям, походке и повадке. И есть немало прочих признаков, хотя и названных достаточно. А лошадь это, корова, олениха или газель – дело второе и зависит уже от личного восприятия, а также возраста, фигуры и особенностей характера.

А кошачьи типы – это и тигрицы, и пантеры с росомахами, и домашние кошки в их бесчисленном ассортименте от ленивых, нежных и пушистых сибирских, вкрадчивых и гладких обычных, злобных и независимых сиамских – до облезлых помоечных темного происхождения. У кошачьего типа свои повадки и жесты, грация, характер и нравы, отличить и выделить их легче всех.
[1] [2]