Игорь Миронович Губерман. Чудеса и трагедии чёрного ящика (2)

ДВА ЦЕЗАРЯ

Древний римлянин Гай Калигула почему-то помнится сегодня только тем, что на коне въехал в сенат. Читая о его жизни, поражаешься, что он вообще позволял сенату собираться. К сожалению, описать его характер в развитии невозможно, ибо из дошедших источников он предстает личностью уже вполне сложившейся, очень типичной для эпилептика, склонности которого некому было унять.

Особенности черт характера, неожиданность поступков и склад мировоззрения эпилептиков подробно описали многие поколения психиатров.

Приступы падучей были у него еще в детстве. Потом прошли. А характер остался и властно диктовал поведение.

Он был из потомственного рода правителей. Генеалогическое дерево этого рода время от времени приносило гниловатые плоды. Славные родственники так резали и травили друг друга, что порой юноши должны были скрывать свои чувства по поводу погибших близких, чтобы уцелеть самим, ибо правил в это время кто-нибудь из убийц. Такая доля выпала и молодому Гаю Калигуле. Он покорно молчал, будто забыв о несчастьях и смертях родных. Все, что он вынужден был сдерживать, он с лихвой наверстал потом. А пока – молчок. «Не было лучшего раба», – меланхолически замечает Светоний в своей книге о цезарях. «И худшего владыки», – добавляет он. Но мог бы не добавлять – одно всегда влечет другое. Вынужденную покорность молодой Калигула возмещал пока страстным интересом к зрелищам пыток и наказаний.

Солдаты знали его еще ребенком, часть знати была на его стороне, и после смерти Тиберия, вопреки оставленному завещанию, императором стал молодой Калигула. Начинающие полуправители обычно быстро присваивали себе еще должность верховного жреца и, закрепив тем самым власть над надсмотрщиками душ, становились владыками абсолютными.

Так что, кроме природных черт болезненной психики, Калигула приобрел еще и профессиональную болезнь тиранов: манию величия и страх преследования. Все проявления этого тройного комплекса (безудержно вспыхивающая жестокость, величие и страх), вполне типичного монархического набора, благодарные потомки сохранили в памяти в виде эпизодов его трехлетнего владычества.

Калигула чтил память предшественников и лил слезы над их гробницами – к сентиментальному счастью окружающих (а сразу после этого сотнями казнил современников – из лучших, кому имел основание завидовать). И над их могилами плакал тоже. Объявил амнистию, и благодарные грабители слагали о нем народные песни. Часто устраивал игры – бои гладиаторов и травлю диких зверей (зверей – людьми и наоборот), и, напичканные ежедневными зрелищами кровавых убийств, его сограждане легче относились к исчезновению соседей. Щедро присваивал звания тем, на кого рассчитывал опереться, и разбрасывал подарки толпе. Восстановил народные собрания (решения предписывались им заранее). И на государственные деньги нанимал хвалителей, которые на всех углах превозносили божественного Калигулу. Устраивал состязания в красноречии (из которых всегда выходил победителем), строил храмы, цирки и театры.

Все вышеперечисленное снисходительный Светоний записал Калигуле в плюс. И потом добавил: теперь остается охарактеризовать его как чудовище.

При помощи присланного яда отправилась на тот свет его бабушка. На погребальный костер любящий внук смотрел из окна своей пиршественной столовой.

Потом он убил брата. Причиной было то, что брат, отправляясь в гости, якобы принимал противоядие – Калигула обиделся на эту. неродственную подозрительность. Тестя своего он принудил к самоубийству: тот отказался в плохую погоду отправиться с ним на морскую прогулку.

Старых, уважаемых сенаторов, занимавших высшие должности, заставлял подолгу бежать за своей коляской. И те бежали с радостью: позабавить монарха значило отложить свое печальное исчезновение. Ибо, тайно предав казни многих сенаторов, Калигула продолжал вызывать их на заседания и лицемерно удивлялся, что их нет.

Большинство своих прежних друзей он изуродовал наложением клейма и отправил в рудники или на постройку дорог за то, что они либо неодобрительно отозвались о нем, либо недостаточно восторгались вслух его гением. Кроме того, убивались все, кому народом или сенатом за что-либо оказывались почести, – Калигула не мог видеть славы, достающейся другому, он впадал в гнев, и участь конкурента решалась немедленно. У каждого из цезарей была своя личная гвардия – отборные головорезы, умеющие пить, убивать и подчиняться. Преступления, совершаемые ими вне службы, снисходительно покрывались, плата была фантастически высока – в преданности и рвении сомневаться не приходилось.

Иногда, в видe эксперимента по долготерпению, Калигула приказывал запирать городские житницы и подвергал народ голодовке. Народ безмолвствовал. Калигула часто повторял стих из древней трагедии: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». А однажды в порыве гнева на толпу, рукоплескавшую в цирке (не ему!) гладиатору, он воскликнул: «О, если бы весь народ римский имел одну голову!»

Он построил огромный храм, посвященный самому себе, с особыми жрецами и замысловатыми жертвоприношениями. В храме стояла его статуя в естественную величину, сделанная из чистого золота. Статую ежедневно облачали в те же одежды, что надевал он сам: посетители могли постоянно видеть, во что одет сегодня любимый тиран. Вокруг лежали груды подарков. Самые высокие государственные деятели почитали за честь послужить в этом храме, где соревновались в самоунижении и витиеватости похвал. А храм двух самых почитаемых в Риме богов он превратил как бы в вестибюль своего дворца и часто стоял между их статуями, предоставляя толпе оказывать ему божественное поклонение. За это платилось должностями и званиями, так что каждый упражнялся как мог, будучи кузнецом своего счастья.

А из Греции он приказал привезти статуи богов и, отняв у них головы, приставил к ним слепки собственной. На Марсовом поле в Риме издавна стояли статуи знаменитых некогда римлян. Томимый бешеной завистью и злобой, он велел раскидать их и впредь не ставить ничьего даже бюста, не испросив его согласия.

И казни, казни, казни. Это не была пресловутая жестокость восточных тиранов – нет, убийства были развлечением, утолением сумасшедшей страсти; их разнообразили в угоду Калигуле, производили тайно и открыто, на пирах и оргиях, соревнуясь в зверской изобретательности.

По ночам Калигула громко и настойчиво обращался к луне, приглашая ее прийти в его объятия. А днем часами беседовал со статуей бога – Юпитера Капитолийского, причем то шептал ему что-то на ухо, то подставлял свое – выслушивать ответ. И что-то слышал! Однажды бог пригласил его жить вместе, и он соединил храм со своим дворцом. Но и в Юпитере он видел не собеседника, а конкурента. Часто, стоя перед его огромной статуей, он спрашивал у окружающих, кто кажется им большим – он или Юпитер. Ответы были трогательно единообразны.

Титулы: лучший и величайший, благочестивейший и отец народа он принимал не моргнув глазом. И тысячи убийств следовали одно-за другим. После его смерти в тайном его личном архиве были найдены две тетради с именами обреченных – он планировал свои развлечения. Оказывается, он собирался переселиться из Рима в Александрию, но перед этим ему казалось необходимым уничтожить всех самых уважаемых людей Рима.

Иногда им овладевало желание физического ощущения богатства – тогда он глотал жемчужины, растворенные в уксусе, ходил босиком по грудам золота и валялся в них, сладострастно ворочаясь.

Все знали, что он ненормален, но два заговора были потоплены в крови, и больше никто не решался убить всевластного безумца. О странностях, о мелких проявлениях больного рассудка рассказывали шепотом. Он причудливо одевался: носил то женское платье с солдатскими сапогами, то халат и легкие женские башмаки. Часто появлялся с золоченой бородой, держа в руке трезубец – очевидно, в эти моменты он чувствовал себя морским богом.

Однажды поздно ночью в его дворец были под стражей привезены трое из сената. Ожидая смерти, они сидели молча, жалея, возможно, что не примкнули к созревающему заговору. Вдруг под громкие звуки флейт выскочил Калигула в длинной тунике. Исполнив замысловатый восточный танец, он опять исчез. Их отпустили.

Он замышлял стройки, достойные книги о творчестве душевнобольных, – но их замышлял монарх. Закладывались дамбы в местах, где море было особенно недоступно, глубоко и бурно; ломались скалы без надобности в граните; рабы, как муравьи, облепляли горные хребты – Калигула собирался превращать их в равнины.

Были у него и другие незавершенные дела. Он собирался полностью уничтожить все списки поэм Гомера и извести всех юристов, чтобы отныне юридические советы давал только он, упражняя свое красноречие и общеизвестное чувство справедливости.

Что касается прямых галлюцинаций, то они достойно подчеркивали размах мании: к нему на беседы являлся океан.
[1] [2] [3] [4]