VI. Работа сновидения (6)

VI. Выше я обещал высказаться относительно еще одного сновидения, в котором не проявляется мое «я», что и оно эгоистично. Я сообщил, что мне снилось однажды, будто профессор М. говорит: «Мой сын, Мион…», – и упомянул о том, что это лишь вступительная часть к Другому сновидению, в котором играл роль и я. Вот это главное сновидение, абсурдное и непонятное словообразование которого требует от нас разъяснения.

«Вследствие каких-то событий в Риме необходимо вывести из города всех детей. Действие происходит у больших античных ворот (Porta romanae Сиене, я знаю, это уже в сновидении). Я сижу у колодца; я очень расстроен, чуть ли не плачу. Какая-то женщина – служанка, монахиня – приводит двух мальчиков и передает их отцу. Отец не я. Старший из этих мальчиков похож на моего старшего сына, лица младшего я не вижу; женщина, приведшая мальчиков, хочет поцеловать его на прощание. У нее большой красный нос. Мальчик целоваться с ней отказывается, но подает ей руку и говорит „Auf Ceseres“, а нам обоим (или одному из нас) „Auf Ungeseres“. Я смутно понимаю, что в последнем содержится предпочтение».

Сновидение это базируется на целом комплексе мыслей, вызванных виденной мною в театре пьесой «Новое гетто». В мыслях, скрывающихся за сновидением, нетрудно подметить еврейский вопрос и заботу о будущем детей, которым нельзя дать отечества.

«Мы сидели на реках Вавилонских и плакали».[105] Сиенна, как Рим, славится своими красивыми колодцами; Рим в своем представлении мне приходится (см. выше) заменять другими мне известными городами. Близ Porta romana в Сиене я увидел большое, ярко освещенное здание и узнал, что это Маникомио, дом для умалишенных. Незадолго до сновидения я слышал, что один мой единоверец-врач должен был оставить свою с трудом полученную должность в казенном доме для умалишенных.

Наше внимание останавливают, однако, слова мальчика «Auf Ceseres», которые он произносит вместо подходящей к ситуации сновидения фразы «Auf Wiedersehen» (до свидания), и уже совершенно бессмысленное «Auf Ungeseres».

По сведениям, полученным мной от филологов, «geseres» – древнееврейское слово, производное от глагола «goiser», оно означает «предопределенные судьбою страдания». «Ungeseres» образовано мной самим и потому обращает мое особое внимание. Вначале я недоумеваю. Но заключительная фраза сновидения, говорящая, что в этом слове содержится некоторое предпочтение по сравнению с «geseres», рассеивает мое недоумение. Аналогичное соотношение проводится ведь и между икрой: несоленая ценится дороже соленой («ugesalzen» и «gesalzen»). Икра в глазах простонародья – «барская прихоть»; в этом содержится шуточное указание на одну служащую в моем доме особу, о которой я думаю, что она, будучи моложе меня, может лучше следить за воспитанием моих детей. С этим согласуется и то, что няня моих детей очень напоминает служанку (или монахиню) в сновидении. Между рядами «gesalzen – ungesalzen» и «Ceseres – Ungeseres» недостает, однако, посредствующего звена. Последнее содержится в ряде «gesauert – ungesnuert» («заквашенный – незаквашенный»); при исходе из Египта дети Израиля не успели заквасить свое тесто и до сих пор в память об этом едят на Пасху пресный хлеб. Я вспоминаю, что этой Пасхой я вместе с одним своим коллегой из Берлина прогуливался по улицам незнакомого мне Бреславля. Ко мне подошла какая-то девочка и попросила указать ей одну улицу; я ответил, что не знаю и сказал потом своему спутнику: надо надеяться, что эта девочка выкажет впоследствии большую опытность в выборе людей, которые будут руководить ею. Вскоре после этого мне бросилась в глаза дощечка на двери: Д-р Ирод. Я заметил: «Надо надеяться, что этот доктор практикует не по детским болезням».[106] Мой спутник развивал мне между тем свои взгляды на биологическое значение двухсторонней симметрии и одну из своих фраз начал так: «Если бы у нас был всего один глаз посреди лба, как у Циклопа…» Это приводит нас к словам профессора М. во введении к сновидению: «Мой сын, Миоп…» Отсюда я непосредственно дохожу уже до источника слова «geseres». Много лет тому назад, когда этот сын профессора М., теперь известный ученый, сидел еще на школьной скамье, у него заболели глаза. Врач выразил опасение, но сказал, что пока болезнь коснулась одной стороны и тревожиться нечего; если же она перейдет на другой глаз, придется принять решительные меры. Первый глаз действительно вскоре поправился, но спустя некоторое время болезненные симптомы обнаружились на другом глазу. Перепуганная мать вызвала в деревню, где они в то время жили, врача. Тот, однако, рассердился. «Was machen Sie f?r Geseres? („Что вы мучаетесь понапрасну?“) – закричал он. – Если на одной стороне зажило, заживет и на другой». Он оказался прав.

Теперь относительно связи всего этого со мной и с моими близкими. Школьная скамья, парта, на которой учился в детстве сын профессора М., была подарена его матерью моему старшему сыну, в уста которого я вкладываю в сновидении слова прощания. Одно из желаний, связанных с таким перенесением, обнаружить нетрудно. Эта школьная парта благодаря своей особой конструкции должна, однако, также предохранить ребенка от близорукости и однобокости. Отсюда в сновидении Миоп (за ним Циклоп) и рассуждение о двухсторонности. Забота об односторонности имеет различный смысл: помимо физической однобокости здесь может идти речь об односторонности умственного развития. Даже больше того: разве сновидение во всей своей абсурдности не противоречит, по-видимому, именно этой заботе? Обратившись со словами прощания в одну сторону, мальчик говорит в другую как раз противоположную фразу точно для того, чтобы восстановить равновесие. Он действует, как бы соблюдая правила двухсторонней симметрии.

Таким образом, мы видим, что сновидение оказывается зачастую наиболее глубокомысленным там, где оно кажется наиболее абсурдным. Всегда ведь те люди, которым нужно было сказать что-нибудь и которые не имели возможности этого делать, надевали обычно шутовской колпак. Слушатель, для которого было предназначено такое запретное слово, терпел его только, когда мог смеяться при нем и утешаться тем, что в горькой пилюле все-таки много смешного. Совершенно так же, как в жизни сновидение, поступает в трагедии Гамлет, который должен притворяться сумасшедшим; поэтому-то и про сновидение можно сказать то же, что говорит о себе Гамлет, заменяя истинные условия шуточно-непонятными: «Я безумен только при нордвесте; если же ветер с юга, я могу отличить сокола от цапли». Это сновидение представляет собой также весьма доказательный пример того, что сновидения одной и той же ночи, хотя в раздельны в воспоминании, но базируются на почве одного к того же материала мыслей. Сновидение, рисующее, что я вывожу своих детей из Рима, имеет, правда, еще связь с одним аналогичным эпизодом моего детства и потому содержит столь значительные следы искажения. Смысл тот, что я завидую своим родственникам, которые несколько лет тому назад имели возможность перевезти своих детей в другую страну.

Таким образом, я разрешил проблему абсурдности сновидения в том смысле, что мысли, скрывающиеся за ним, никогда не носят абсурдного характера – по крайней мере, у умственно нормальных людей – и что деятельность сновидения создает также вполне или отчасти абсурдные сновидения лишь в том случае, когда изображению в нем подлежит критика, ирония и насмешка, имеющиеся в мыслях. Мне остается только показать, что деятельность сновидения вполне исчерпывается взаимодействием трех названных моментов и еще одного, четвертого, о котором будет речь ниже; что ее функции, строго говоря, сводятся лишь к переводу на своеобразный язык мыслей, скрывающихся за сновидением, с соблюдением четырех предписанных ей условий и что самый вопрос, проявляет ли душа в сновидении все свои духовные способности или лишь часть их, поставлен неправильно, не в соответствии с фактическим положением дела. Так как имеется, однако, множество сновидения, в содержании которых мы находим оценку, критику утверждения, недоумение по поводу каких-либо отдельных элементов, попытки объяснения и аргументацию, то я считаю нужным на нескольких избранных примерах указать на неосновательность всякого рода возражений, основывающихся именно на этом.

Я утверждаю: все, что имеет в сновидении форму мнимого проявления функций мышления, не должно считаться мыслительным процессом деятельности сновидения, а относится к материалу мыслей, скрывающихся за сновидением, и в виде готового целого переносится оттуда в явное его содержание. Я могу сказать даже больше. К скрытому содержанию сновидения относится также и большая часть суждений, высказываемых по поводу вспоминаемого сновидения после пробуждения от сна, и ощущений, вызываемых в нас репродукцией этого сновидения; все они должны быть включены в его толкование.
[1] [2] [3] [4]