11 (1)

Она говорила громко своим довольно приятным голосом, чтобы все могли оценить двусмысленную любезность, при помощи которой она вышла из трудного положения.

— Благодарю вас, ваше величество, — ответил Ховельянос, и его голос привычного оратора тоже был слышен всему залу. — Будем надеяться, что мои дарования не покрылись плесенью за тот долгий период, во время которого я вынужден был бездействовать.

«За все это ты мне заплатишь», — подумала Мария-Луиза, имея в виду герцогиню Альба.

Затем начался осмотр дома.

— Очень мило, очень уютно, — похвалил дон Карлос.

А королева меж тем с тайной завистью осматривала взглядом знатока роскошные мелочи изящного и веселого убранства. Она указала на редкостные полотна старых испанских мастеров, которые с неподражаемым равнодушием и высокомерием взирали со стен на всю эту очаровательную мишуру, и сказала:

— Странные картины повесили вы на стены, милочка. Мне бы от таких полотен было холодно.

В театральном зале даже сдержанные, замкнутые гранды ахнули от восторга. Голубой с золотом зал, сиявший огнями бесчисленных свечей, при всей своей роскоши отличался сдержанным благородством. Ложи и кресла из дорогого дерева манили к себе с церемонной любезностью. Колонны, поддерживающие балкон, заканчивались геральдическими зверями, напоминая гостям, что они приглашены к даме, род которой соединил титулы семи испанских грандов.

И вот наступила минута, которую с радостным нетерпением уже много дней предвкушал герцог Альба. Мажордом попросил дам и господ занять места. На сцену вышли герцог, его невестка донья Мария-Томаса и молоденькая Женевьева, дочь мосье де Авре. Невестка герцога, черноволосая видная дама, по сравнению с Женевьевой и герцогом казалась грузной; зато она играла на самом маленьком из трех инструментов, представленных на сцене, — на виоле. А Женевьева, не блиставшая роскошью форм и наряда, выглядела особенно хрупкой, особенно нежной рядом со своей большой виолончелью. Сам герцог играл на инструменте, который теперь встречается все реже и реже — на баритоне, на виоле да-гамба, многострунном, не слишком большом инструменте, с волнующим резким и в то же время мягким, глубоким звуком.

Они настроили свои инструменты, кивнули друг другу и начали «Дивертисмент» Гайдна. Донья Мария-Томаса играла спокойно и уверенно, Женевьева, широко раскрыв испуганные глаза, старательно водила смычком по своей огромной виолончели. Герцог же, обычно такой холодный и рассеянный, за игрой оживился; пальцы, нажимавшие и рвавшие струны, превратились в одушевленные существа, жившие своей особой жизнью, прекрасные печальные глаза сияли, все тело этого обычно столь сдержанного человека принимало участие в игре: он наклонялся вперед, откидывался назад, извлекая из инструмента его скрытую душу. С умилением и восторгом смотрела старая маркиза де Вильябранка на своего любимого сына.

— Ну, разве мой Хосе не артист? — спросила она Гойю, сидевшего рядом с ней.

Но Гойя смотрел только одним глазом и слушал только одним ухом. Он не сказал еще и двух слов с Каэтаной, он даже не знал, заметила ли она его.

Гостям понравилась музыка, и похвалы, которыми они осыпали улыбающегося и утомленного герцога Альбу, были искренни. Дон Карлос тоже решил сказать ему что-нибудь любезное, позабыв, что дон Хосе несколько раз имел дерзость под тем или другим не очень благовидным предлогом уклоняться от участия в квартете короля. Дородный, неуклюжий монарх остановился перед своим хрупким первым грандом.

— Вы настоящий артист, дон Хосе, — заявил он. — Это, собственно не пристало человеку, занимающему такое высокое положение. Но, по правде говоря, мне с моей скромной скрипкой не угнаться за вашей виолой да-гамба.

Герцогиня Альба заявила, что сцена в ее доме предоставляется любителям, не пожелает ли кто из гостей показать свои таланты? Королева спросила вскользь, но так, чтобы все могли ее слышать:

— Так как же, дон Мануэль? Может быть, вы угостите нас романсом или сегидильей болера?

С минуту дон Мануэль как будто колебался, затем скромно ответил, что в таком изысканном обществе и после такой серьезной программы его скромное искусство будет, пожалуй, неуместно. Тогда донья Мария-Луиза стала настаивать.

— Не жеманьтесь, дон Мануэль, — уговаривала она; теперь с просьбой к нему обращалась уже не королева, а женщина, которой хочется похвастать перед знакомыми разнообразными талантами своего возлюбленного. Но дон Мануэль был не в настроении — возможно, он думал о Пепе, — и ему было неприятно, что им хвастают. Он стоял на своем:

— Поверьте мне, Madame, я не в голосе и не стану петь.

Это было дерзостью. Гранд не смел отвечать так своей королеве, а кортехо — своей даме, во всяком случае, в присутствии других. На минуту воцарилось смущенное молчание. Но герцогиня Альба была достаточно тактична, чтобы всего несколько мгновений наслаждаться поражением королевы. Затем она любезно пригласила к ужину.

Гойя сидел за столом для мелкопоместного дворянства, с Ховельяносом и аббатом. На другое он и не мог рассчитывать. И все же он был не в духе, мало разговаривал и много ел. Он до сих пор не перемолвился с герцогиней и словом. После ужина герцог сейчас же удалился в свои покои; Гойя один сидел в углу. Он уже перестал злиться, на него напали вялость и разочарование.

— Вы забыли меня, дон Франсиско, — услышал он чуть резковатый голос, но Гойю он взволновал глубже, чем раньше музыка австрийского композитора. — То вы не показываетесь целыми неделями, а теперь просто избегаете меня, — продолжала герцогиня.

Он посмотрел на нее в упор, не отрываясь, как в тот раз; она глядела приветливо, совсем не так, как в тот раз. Она играла веером, не его веером, но веер все же говорил приятные вещи.
[1] [2] [3] [4]