Г. Коммунистическая оппозиция в СССР (1923-1927) (Том 1) (6)

Наша партия опирается на два класса и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашения. На этот случай принимать те или иные меры, вообще рассуждать об устойчивости нашего ЦК, бесполезно. Никакие меры в этом случае не окажутся способными предупредить раскол. Но я надеюсь, что это слишком отдаленное будущее и слишком невероятное событие, чтобы о нем говорить.

Я имею в виду устойчивость, как гарантию от раскола на ближайшее время и намерен разобрать здесь ряд соображений чисто личного свойства.

Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Отношения между ними, по-моему, составляют большую половину опасности того раскола, который мог бы быть избегнут и избежанию которого, по моему мнению, должно служить, между прочим, увеличение числа членов ЦК до 50-ти, до 100 человек.

Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела.

Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно.

Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но что он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому.

Из молодых членов ЦК хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил) и относительно их надо иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, но также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики).

* В оригинале рукопись не носит никакого заглавия, - Л. Т.

Затем, Пятаков, - человек, несомненно, выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе.

Конечно, и то, и другое замечание делается мной лишь для настоящего времени в предположении, что эти оба выдающиеся и преданные работники не найдут случая пополнить своих знаний и изменить свои односторонности.

Ленин 25 декабря 1922 г.

Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и так далее. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношениях Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение.

Ленин 4 января 1923 г.

Проверенная мною копия Л. Троцкий

I К ВОПРОСУ О НАЦИОНАЛЬНОСТЯХ ИЛИ ОБ АВТОНОМИЗАЦИИ

Продолжение записок, 30 декабря 1922 г.

Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об "Автономизации", официально названной, кажется, СССР.

Летом, когда этот вопрос возник, я был болен, а затем осенью я возложил чрезвычайные надежды на свое выздоровление и на то, что октябрьский-декабрьский пленумы дадут мне возможность вмешаться в этот вопрос. Но между тем ни на октябрьском пленуме, ни на декабрьском по этому вопросу мне не удалось быть, и таким образом вопрос миновал меня почти совершенно. Я успел только побеседовать с Дзержинским, который приехал с Кавказа и рассказал мне о том, как этот вопрос стоит в Грузии. Я успел далее обменяться парой слов с тов. Зи

новьевым и выразить ему свои опасения по поводу этого вопроса. Из того, что сообщено Дзержинским, стоявшим во главе комиссии, посланной ЦК для "расследования" грузинского инцидента, я мог вынести только еще большие опасения. Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог взорваться (дорваться? Л.) до применения физического насилия, о чем мне сообщил Дзержинский, то можно себе представить, в какое болото мы влетели. Видно, вся эта затея "автономизации" в корне была неверна и несвоевременна.

Говорят, что требовался единый аппарат. Откуда исходят эти утверждения? Не от того ли самого российского аппарата, как я указал в одном из предыдущих номеров своего дневника, заимствованного от царизма и только чуть-чуть помазанного советским мирром? Несомненно, что следовало бы подождать с этой мерой до тех пор ,пока могли бы сказать, что ручаемся за аппарат, как за свой. А сейчас мы должны по совести сказать обратное: что мы называем своим аппарат, насквозь еще чуждый нам и представляющий собой буржуазную царскую механику, преодолеть которую в пять лет, при отсутствии помощи других стран и преобладании "занятий" военных и борьбы с голодом, не было никакой возможности.

При таких условиях, очень естественно, что "свобода выхода из Союза", которою мы оправдываем себя, окажется пустой бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великорусского шовиниста, в сущности, - подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ.

Нет сомнений, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинизма великорусской швали, как муха в молоке. Говорят в защиту этой меры, что выделены наркоматы, касающиеся непосредственно национальной психологии, национального просвещения. Но тут является вопрос, можно ли выделить эти наркоматы полностью и второй вопрос, - приняты ли с достаточной заботливостью меры, чтобы действительно защитить инородцев от истинно русских держиморд. Я думаю, мы этих мер не приняли, хотя и должны были принять. Я думаю, что тут сыграла роковую роль торопливость и администраторские увлечения Сталина, а также его озлобление против пресловутого "социал-шовинизма": озлобление вообще играет в политике самую худшую роль. Я боюсь также, что тов. Дзержинский, который ездил на Кавказ "расследовать" дело о "преступлениях этих социал-националов", отличился тут только своим истинно русским настроением (известно, что обрусевший инородец всегда пересаливает по части истинно русских настроений) и что беспристрастие всей его комиссии достаточно характеризуется "рукоприкладством" Орджоникидзе. Я думаю, что никакой провокацией, никакими оскорблениями нельзя оправдать этого русского рукоприкладства и что тов. Дзержинский непоправимо виноват в том, , что отнесся к этому рукоприкладству легкомысленно.

Орджоникидзе был властью по отношению к остальным гражданам на Кавказе. Орджоникидзе не имел права на ту раздражительность, на которую он и Дзержинский ссылались. Орджоникидзе, напротив, должен был вести себя с той выдержкой, с которой не обязан вести себя обыкно

венный гражданин, тем более обвиненный в "политическом преступлении". А ведь, в сущности говоря, "социал-националы" - это были граждане, обвиненные в политическом преступлении и по всей обстановке этого обвинения только и могли так его квалифицировать. Тут встает принципиальный вопрос, как понимать интернационализм.

Ленин

II

Продолжение записок, 31 декабря 1922 г.

Я уже писал в своих произведениях по национальному вопросу, что никуда не годится абстрактная постановка вопроса о национальностях вообще. Необходимо различать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной. Национализм большой нации и национализм нации маленькой.

По отношению ко второму национализму мы, националы большой нации, почти всегда оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия и даже больше того - незаметно для себя совершаем бесконечное количество насилий и оскорблений. Стоит только припомнить мои волжские воспоминания о том, как у нас третируются инородцы. Как поляка называют не иначе, как "полячишка", как татарина высмеивают не иначе, как "князь", как украинца не иначе, как "хохол", грузин и вообще кавказских инородцев, как "кавказский человек". Поэтому интернационализм со стороны угнетающей, или так называемой великой нации (хотя великой только своими насилиями, великой только, как держиморда), должен состоять не только в соблюдении формального равенства нации, но и в таком равенстве, которое сокращает со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически. Кто не понял этого, -- тот решительно не понимает пролетарского отношения к национальному вопросу, тот остается в сущности на точке зрения мелкобуржуазной и поэтому не может не скатываться ежеминутно к буржуазной точке зрения. Что важно для пролетариата? Для пролетариата не только важно, но существенно необходимо обеспечение его максимумом доверия в пролетарской классовой борьбе. Что нужно для этого? Для этого нужно не только формальное равенство, для этого нужно возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцам то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесла ему правящая великодержавная нация. Я думаю, что для большевика, для коммуниста разъяснять это дальше не приходится, и я думаю, что в данном случае по отношению к грузинской нации мы имеем типичный пример того, что сугубая осторожность, предупредительность и уступчивость требуется с нашей стороны истинно пролетарским отношением к делу.

Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела и обвиняет других в "социал-шовинизме" (тогда как он сам является настоящим не только "социал-шовинистом", но и грубым великодержав

ным держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности, потому что ничто так не задерживает развития и упрочения пролетарской классовой солидарности, как национальная несправедливость, и ни к чему так не чутки обиженные нации, как к чувству равенства и к нарушению этого равенства своими товарищами пролетариями.
[1] [2] [3] [4]